Судьба убийцы

Тихо ступая, я спускалась по лестнице. Один пролет, потом другая лестница, более широкая, ведет на этаж, где свитки и библиотека. Прижавшись к стене, я осторожно заглянула за угол. Широкие коридоры были освещены пузатыми масляными лампами. Нет! Не вспоминай об этом! Лучше думать о том, что масло пахнет лесом; такой чудесный аромат разносится, когда оно горит. В коридорах никого не было. Я тихо шла вдоль обшитых деревом стен. Не поднимала глаз, чтобы полюбоваться на портреты и пейзажи в рамах. Вот и первая комната со свитками. Я опасливо вошла – вдруг кто-то из небелов, лингстр или сопоставителей засиделся за работой? Но в комнате было тихо и темно. Лампы на ночь погасили. Я подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Сквозь высокие окна лился лунный и звездный свет. Мне этого хватит.

Теперь нужно в правильной последовательности сделать несколько дел. Я стала ходить, петляя, среди стеллажей, вытянув в стороны руки. На ходу сбрасывала с них книги и свитки, устилая ими пол. Я порхала по этому саду застывших снов, словно пчелка по цветущему лугу. Старые потрепанные свитки и новые листы бумаги, телячий пергамент и книги в кожаных переплетах. Все они летели на пол, пока не вышло, что по полу через лабиринт стеллажей вьется тропинка из опавших снов.

Мне пришлось встать на стул, чтобы дотянуться до масляной лампы на полке. Она была очень тяжелая, и я расплескала немного масла, когда слезала. Запах леса. Я подумала о плодородной земле и вызвала из памяти образ мамы. «Если взялась за прополку, работай как следует. Вырывай сорняки целиком, с корнем, как бы глубоко он ни уходил. Иначе они прорастут еще крепче, чем были, и тебе придется полоть заново. Или кому-то другому надо будет закончить работу за тебя».

Лампа была тяжелая. Я наклонила ее, как чайник, и пошла среди стеллажей, волоча светильник и оставляя за собой извилистый масляный след. Я поливала свою тропинку опавших снов. Когда масло закончилось, я проделала весь путь снова, сбрасывая еще свитки и бумаги с полок, чтобы они легли сверху и пропитались. Нашла еще полку с лампой. И снова влезла на стул, сняла ее, разлила масло, а сверху набросала еще пророчеств. Стеллажи были из хорошего дерева, и я радовалась, глядя, как затекает под них масло. Третьей лампы хватило, чтобы пропитать маслом все возможные будущие, и я решила, что здесь моя работа окончена.

Я снова думала про мамин сад, когда вытаскивала стул в коридор. Ах, жимолость, как хорошо я помню твой дивный запах… Достала потрепанную половинку маминой свечи. Когда-то она была гладкой, янтарной, слепленной из чистейшего пчелиного воска. Теперь местами раскрошилась, в воск въелись грязь и нитки. Но свеча все равно будет гореть.

В коридоре полки для светильников были укреплены выше. Я еле дотянулась до пламени лампы фитильком свечи. Затеплив ее, осторожно слезла со стула, прикрывая огонек ладонью, чтобы не погас, и вернулась в комнату со свитками. Словно прощаясь со старым другом, я наклонила свечу, чтобы налить лужицу воска на пол. Я закрепила свечу, чтобы она лежала на полу и никуда не укатилась. Когда она сгорит на толщину большого пальца, вспыхнет масло. Надо поспешить.

Что ты делаешь?

Виндлайер был озадачен. Какая же я неуклюжая, что позволила его вопросу коснуться своих мыслей! Потянулась к нему так, будто вовсе не боялась. Сделала свои мысли расплывчатыми, словно во сне.

Мамин сад. Жимолость благоухает жарким летним днем. Из соснового бора неподалеку ветер доносит аромат хвои.

Я протяжно вздохнула и представила, как ворочаюсь на тонком тюфяке в своей темнице. Наполнив сонливостью свои мысли, я осторожно просочилась в его разум.

Виндлайер был уже не в темнице, а в роскошной комнате. В комнате Феллоуди. На его языке перекатывался привкус бренди, но не приносил удовольствия. Раны Виндлайера смазали и перевязали. Его рот помнил вкус сладкой и сытной пищи. Но он предвкушал что-то еще. Прямо весь горел от нетерпения.

Страх заплескался у меня в животе, словно ледяная вода. Я знала это его нетерпение. Знала, что он предвкушает. Но я думала, что у них больше нет…

Как неосторожно!