Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича

Знаток литературы будет примерять стихотворные строчки о сражении под Горным Дубняком по себе и окажется прав: здесь нет оригинальных поэтических образов, нет самобытности взгляда на мир, как у лучших русских поэтов конца XIX века. Но представим, что великий князь заговорил бы с военными, побывавшими на русско-турецкой войне, языком Блока или Анненского, наполнил бы стихотворение об измайловцах мистикой, неизбывной тоской, одиночеством, безысходностью, дикими страстями человеческой души. Сначала бы военных охватило недоумение: о чем это он говорит? Мы, кажется, собрались отметить годовщину сражения, а не философствовать. Потом стали бы перешептываться, что великий князь, кажется, спятил, как и его прадед Павел I. И все бы разошлись расстроенные, что шли на военный праздник, а попали на философическую лекцию.

Сила таланта и характера Константина Константиновича заключается в том, что он мог создавать не только лирические произведения, которыми восторгались любители поэзии, но и стихи для людей, в окружении которых находился. В частности, военных. Он хотел сделать им приятное, хотел им понравиться, а не похвалиться своим поэтическим даром. А разве часто встретишь, чтобы барин имел душевную потребность понравиться холопу? Лишь тогда, когда барин – духовно богатый человек, а не только просвещенный вельможа.

Историк будет в недоумении, узнав, как торжественно отмечали измайловцы каждую годовщину сражения у Горного Дубняка. Ведь именно в этом бою русские понесли неслыханные потери из-за неопытности гвардейских полков и их неоправданной бравады там, где нужны были талант командира и современная военная техника. Если уж отмечать этот бой, то печалью, а не радостью. Но в России продолжали считать, что победы в предстоящих войнах обеспечат не изучение ошибок предыдущих, а боевой дух, который появляется, когда все прошлое представлено в радужных цветах.

Военные праздники и юбилеи в конце XIX – начале XX веков достигли грандиозных масштабов как по количеству, так и по качеству. Гвардейские командиры щеголяли по Петербургу в тысячерублевых мундирах, ездили в золоченых каретах, а потом и в дорогостоящих иностранных лимузинах. А русские солдаты умирали в сырых окопах от болезней, ибо не хватало лекарств, от шальных снарядов противника, ибо не было копеечных железных касок, от холода, ибо на теплую шинельку тоже в Военном министерстве не хватало денег, и от других причин, возникавших единственно из-за равнодушия высших чиновников к жизни простолюдина. Многие господа полагали, что для победы достаточно, окопавшись глубоко в тылу, выкрикивать: «Русские не сдаются, а умирают!» или «Русские погибают вместе с кораблем!».

Ротному командиру Константину Константиновичу не решить всех накопившихся проблем боеготовности армии. Он делает, что умеет, крепит полковую дружбу офицеров и старается внушить им чувство уважения к солдату. На большее он не был способен, он штатский человек, а не военная косточка.

Солдатские сонеты

С рождения записанный в Измайловский полк, Константин Константинович за всю свою пятидесятисемилетнюю жизнь номинально не расставался с армией, дослужившись до одного из высших военных чинов – генерала от инфантерии. Но попади он на фронт, то из-за полного отсутствия опыта боевой военной службы наверняка угробил бы вверенные ему подразделения.

«Службу он знал весьма слабо, – характеризовал великого князя прекрасный службист и боевой генерал Н. А. Епанчин, – не только в смысле знания уставов, но и потому, что не понимал сущности службы».

Эти слова, к сожалению, можно отнести ко всем мужчинам Дома Романовых, даже к тем из них, от которых зависела боеспособность всей армии. Оттого и самое многочисленное в мире русское войско, самодержавно управляемое, терпело одно за другим поражения в войнах первых двух десятилетий XX века.

В отличие от своих многочисленных родственников, Константин Константинович хотя бы отчасти понимал, что командир из него никудышный:

«Я плохой строевик, хотя и люблю строевую службу. Опыта, умения и сноровки у меня мало. Люди учились вяло и дурно, я слышал разговоры в строю… Я сердился, бранился и все-таки ничего не достиг» (1 июня 1887 г.).

Великий князь уже по одному тому не мог быть назван военной косточкой, что не желал карьеры и чинов, выдвижения по службе:

«Слышал я, что 30 августа думают произвести меня в полковники. Тогда прощай рота! Неужели сбудется это ненавистное повышение?» (23 января 1888 г.).

Константин Константинович сам признается, что равнодушен к воинской службе: