Судьбы иосифлянских пастырей

Мне очень тяжело, глубокочтимый Владыка, огорчать Вас отказом воспринять Ваши советы. Наш вчерашний разговор был предметом моего тщательного продумывания, и я пришел к одному решению: настоящим я повергаю перед Вами просьбу освободить меня от несения обязанностей Вашего наместника по Св. Троицкой Александро-Невской Лавре и снять с меня руководство Шлиссельбургским и Детскосельским викариатством с увольнением на покой.

Четыре с половиной года пребывания на служении здесь, четыре с половиной года почти сплошных страданий, выучили меня ходить и определяться только состоянием по совести перед Лицом Божиим. И теперь моя совесть спокойна. Пусть меня судит Господь.

Конечно, не скрою: мое больное сердце рвется от новой непосильной боли. Я вижу, что ухожу от своей паствы в горький час церковной жизни. Я покидаю Лавру, которой отдал свою душу, где было пролито столько слез, пережито столько горя, но где вместе с тем осязалась невидимая милосердная рука Божия, где молитвы были от сердца, где обвевало веянием нарастающего единения и любви и где я отдыхал душой, сливаясь в молитве с сердцами своей паствы, так любившей Лавру. Я покидаю горячо любимый мною клир, всегда воздававший мне не по заслугам — своею преданностью, любовью и послушанием. Разве я могу забыть совсем недавние дни, когда клир явил мне великое доверие и удержал верующих в церковном единстве…

Еще раз прошу простить меня, глубокочтимый Владыко, если я приношу Вам огорчение. Помолитесь, чтобы Господь укрепил мои силы в мужественном перенесении нового испытания тяжелого разрыва со служением Св. Церкви, которому я отдал все силы и все разумение, и тяжелого разрыва с лаврской братией, клиром и всей своей паствой, с которыми я молился, скорбел, радовался, сроднился, полюбил, для которых стал своим и которых воспринимал как тепло, как родных, как Богом мне врученных…»[383]

Просьба об увольнении на покой не была принята, и епископ Григорий остался на посту наместника Лавры. Он еще около месяца не служил вместе с Владыкой Серафимом, вплоть до Пасхи (она праздновалась в середине апреля 1928 г.). В Пасху за вечерей в Троицком соборе Лавры на великой ектении архидиакон Товия (Кислый) по указанию священноархимандрита впервые помянул митрополита Сергия, но произошло это без разрешения ей. Григория, и он позднее сделал архидиакону замечание и запретил поминать Заместителя Патриаршего Местоблюстителя на сугубой ектении. В конце апреля-начале мая Владыка Григорий не разрешил служить в храмах обители приехавшему на несколько дней в северную столицу для борьбы с иосифлянами бывшему управляющему Петроградской епархией епископу Мануилу (Лемешевскому).

В апреле 1928 г. наместник Лавры написал второе обширное послание митрополиту Сергию, в котором говорил о борьбе «своей» аскетически настроенной группы духовенства с обмирщением Церкви и в этой связи и о непоминовении Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. С другой стороны, епископ Григорий порицал и отошедших от митр. Сергия епископов и пресвитеров как прямолинейных экзальтированных людей. Это послание распространялось среди верующих и вызвало появление в начале мая в «церковном самиздате» ответного письма анонимного «православного клирика» — сторонника иосифлян, порицавшего Владыку Григория за его «двойственность»: «Ваше Преосвященство… Если попадет Ваше письмо в руки м. Сергия, он возьмет и скажет: „У, какое длинное. Ишь как расписался, видно, ему в Лавре нечего делать“. Потом, проглядев его своими умными, проницательными глазами, бросит на стол и, хитро улыбнувшись, обратится к епископу-секретарю: „Хитер, хитер, и иосифлян не похвалил, и нам сделал грозное, но почтительное внушение, и себя обелил — и цел останется, и народ его не осудит“. Лаврские барыни с умиленной и значительной улыбкой будут передавать друг другу тетрадочку, а на другой день будут обмениваться впечатлениями: „Ну как Вам понравилось? — Чудесно, чудесно. — Ведь он это писал только для своих близких. — Да это и чувствуется, он так хорошо понял, что мы чувствуем, что мы переживаем, бедный, он и сам так страдает… Помните, какое у него было лицо, когда он служил на Пасху с митр. Серафимом и поминали м. Сергия. Он был бледен, как полотно, он даже нас не заметил, когда благословлял. Он так страдал, так страдал. Бедный наш Владыка. И все это он терпит ради нас — и никого, никого не осуждает“…

А некоторые, прочтя Ваше письмо, с болью в сердце скажут: „Тот ли это епископ Григорий?.. Сколько здесь лукавства и недоговоренности“. Так, простите, Владыко, смею думать и я. Да, Владыко, тонкой мглой лукавства окружили Вы себя со дня формального отхода ей. Димитрия от м. Сергия. И с той поры от каждого Вашего слова, обращенного к вопрошающим, веет двойственностью. На это жаловались горько многие пастыри, прежде близкие Вам, а теперь с недоумением глядящие на происшедшую в Вас перемену. Сколько раз Ваши неясные речи вызывали слезы преданных Вам игумений и монахинь…