Судьбы иосифлянских пастырей

Отец Алексий причастил иеросхимонаха Серафима перед его кончиной Святых Таин, служил первую панихиду и провожал старца в последний путь на земле. Преподобный Серафим завещал своему духовнику четыре серебряных позолоченных предмета: небольшую чашу, дароносицу, крест и Евангелие в окладе. Они были переданы о. Алексию внучкой старца, но хранились в Казанской церкви.

После кончины о. Серафима протоиерей Алексий еще почти 10 месяцев прослужил в Вырице. О том, каким он был священнослужителем, говорит докладная записка благочинного Пригородного округа прот. Александра Мошинского от 27 мая 1949 г.: «Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением, истово совершает богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма…»[539]

Видимо, благодаря ходатайству митр. Григория, определением председателя Верховного Совета СССР от 18 ноября 1948 г. с о. Алексия была снята судимость 1931 г. Однако активная деятельность протоиерея, его растущее влияние на верующих вызывали раздражение властей. Перед кончиной при. Серафим сказал батюшке: «Я назвал тебя архиереем и смутил тебя. Похоронишь меня, а на пасхальной неделе и не захочешь, а тебя возьмут и дадут 25 лет — это архиерейская почесть. Далеко будешь служить, и тебя будут слушаться как архиерея. А как побудешь архиереем, встретимся — будешь ходить ко мне на могилку и на могилку жены своей — мы будем рядом лежать. Я умру, а ты после меня еще 15 лет проживешь»[540].

И действительно, арестовали о. Алексия 21 января, а осудили в день Пасхи — 17 апреля 1950 г. В постановлении на арест говорилось, что он занимается в Вырице антисоветской агитацией, призывает в церковных проповедях верующих молиться за заключенных и арестованных лиц. Но в дальнейшем на следствии эти темы никак не фигурировали, видимо, органы госбезопасности решили ограничиться казавшимся им «беспроигрышным» обвинением священника в пособничестве немецко-фашистским оккупантам.

Проходивший шесть часов обыск в доме батюшки на ул. Кирова, 45, ничего не дал, многодневные допросы о. Алексия во внутренней тюрьме Управления Министерства государственной безопасности СССР по Ленинградской области с 22 января по 18 марта 1950 г. также желаемого результата следователям не принесли. Протоиерей категорически отрицал все обвинения в сотрудничестве с СД, немецкой военной разведкой и т. п. Тогда органы госбезопасности стали оказывать давление на свидетелей, что дало свои плоды. Угрожая двумя годами тюрьмы, следователям удалось запугать монахиню Евфросинию (Дмитриеву), которая согласилась подписать сочиненные за нее показания об антисоветских и прогерманских проповедях о. Алексия в годы войны. Видимо, таким же методом обработали кучера И. П. Старухина, заявившего, что он два-три раза отвозил письма А. Кибардина немецкому коменданту в Осьмино. А бывший староста Новожилов показал, что он слушал на собрании районных старшин доклад о. Алексия о его лагерной жизни, и в нем якобы были антисоветские заявления. В составленном 22 марта обвинительном заключении говорилось, что прот. А. Кибардин был «завербован комендантом Военной немецкой комендатуры для контрреволюционной работы в пользу гитлеровской Германии»[541].

Состоявшееся 17 апреля 1950 г. закрытое судебное заседание Военного трибунала войск МВД Ленинградского округа было далеко от объективности. На него не вызвали ни одного из запрошенных о. А. Кибардиным в заявлении от 8 апреля свидетелей: его домработницу Е. Я. Масальскую и бывшего командира партизанского отряда И.В Скурдинского, которые могли подтвердить постоянную помощь священника партизанам, а также членов приходского совета Покровской церкви Е. А. Кузнецову и А. К. Прокофьеву, которые знали, что в военных проповедях батюшки не было ничего пронемецкого и антисоветского.

Судебное заседание оказалось недолгим, но и его протокол свидетельствует о фальсификации дела. Стала отказываться от «своих» показаний мои. Евфросиния, начали путаться в излагаемых фактах Старухин и Новожилов. Относительно слов последнего о. Алексий заметил: «Эти показания не Новожилова, он и на очной ставке со мной мялся, не зная, что сказать, это редакция следователя. Новожилов не был тогда и на собрании». Священник по-прежнему отрицал свою вину и в последнем слове заявил: «Мне трудно оправдаться в предъявленном мне обвинении, хотя я и не виноват. Я оказывал помощь партизанам, следовательно, я оказывал помощь советской власти, а оказывая помощь советской власти, я не мог идти против нее. Я уже старик, моя участь в ваших руках, и я прошу взвесить все и вынести справедливый приговор»[542].