Судьбы передвижников

В сентябре 1857 года в жизни Алексея Саврасова произошло важное событие – он женился на Софье Карловне Герц. Поначалу молодые супруги, заметно отличавшиеся привычками и воспитанием, с интересом изучали друг друга и в этом постижении новизны находили для себя много притягательно-волнующих моментов. Достойная женитьба Саврасова выглядела одновременно причиной и следствием успехов художника конца 1850-х – начала 1860-х годов. Софья Карловна была старше мужа на четыре года. Практичная и умная, она прекрасно держалась в обществе, и для обретения лоска, далеко не лишнего в его новом статусе, Алексей Кондратьевич многое мог воспринять от своей супруги. И он учился, стремясь побороть свою простонародную скованность и замкнутость.

Спустя год после свадьбы у Саврасовых родилась дочь. Увы, новорождённая девочка вскоре умерла, но если отвлечься от этого скорбного обстоятельства, жизнь Саврасова в эти годы складывалась чрезвычайно благополучно и многообещающе. Секретарём популярного тогда Общества любителей художеств был шурин Саврасова, образованнейший Карл Карлович Герц – известный в Москве историк, археолог, искусствовед, – так что нет ничего удивительного в том, что круг общения живописца заметно пополнился людьми самыми замечательными – писателями, художниками, меценатами. В доме четы Саврасовых часто собирались гости и «вели оживлённые беседы об искусстве, читали литературные новинки, спорили по вопросам, волновавшим в то время русское общество».

В 1862 году Общество любителей художеств предоставило Саврасову возможность посетить проходившую в Лондоне Всемирную выставку. В дорогу художник отправился вместе с женой и свояченицей Эрнестиной. К этому времени в семье Саврасова уже подрастала дочка Верочка, во время путешествия родителей она оставалась на попечении родственницы. Добравшись до Петербурга, художник и его спутницы морским путём достигли берегов Туманного Альбиона. Скудость представленного на выставке русского искусства Саврасова огорчила. Можно было увидеть лишь то, что, по меткому выражению Владимира Стасова, «понасовали личные интересы или что пропустило холодное равнодушие». Не нашёл Саврасов и своей работы, вроде бы рекомендованной для лондонского вернисажа. «Вид в окрестностях Ораниенбаума», приобретённый Павлом Третьяковым в самом начале его собирательства, почему-то задержался в Петербурге, а затем вернулся к коллекционеру.

Алексей Саврасов. 1897 г.

Московское училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой. Начало ХХ в.

Из Лондона путешественники отправились в Париж, и художник предался энергичному знакомству с неисчислимыми культурными ценностями французской столицы. Далее в дорожной карте значился Дижон, а затем взорам путников предстали изысканно-отрешённые красоты Швейцарии. Саврасов не уставал восхищаться: «Вот где может истинный талант серьёзно развиться». В Женеве супруги познакомились с Александром Каламом – очень популярным в то время пейзажистом. Желая потрафить вкусу восторженных почитателей таланта швейцарца, многие художники выполняли копии его работ. Не избежал этой участи и Саврасов. Но здесь, на родине Калама, он ещё острее осознал, что красота природы – не прелестная бездушная декорация, а нерв самой жизни.

Между тем время заграничного вояжа завершалось, финансы почти иссякли, к тому же Саврасовы очень соскучились по Москве и по маленькой дочке. Обратный путь пролегал через Германию, и путешественники, конечно же, не обошли своим вниманием культурные сокровища Дрездена, Лейпцига, Берлина. Совершённую поездку Алексей Кондратьевич оценил как очень значительный этап в своём художественном развитии, о чём шутливо сообщил Карлу Карловичу Герцу: «…Мне очень интересно знать, не раскаивается ли общество, что послало за границу такого ненасытного художника. Если и так, то меня утешает мысль, что именно теперь я могу быть полезен обществу».

Найдя себя в преподавательской деятельности, Саврасов не соблюдал в общении с учениками холодно-отстранённой педагогической дистанции и не считал проведённое в классе время потерянным.

«Человек он был совершенно особенной кротости, – вспоминал Алексея Кондратьевича его ученик Константин Коровин. – Никогда не сердился и не спорил. Он жил в каком-то другом мире и говорил застенчиво и робко, как-то не сразу, чмокая, стесняясь». Доброе, бесхитростное сердце Алексея Кондратьевича каждый раз захлёбывалось от восторга, когда он призывал своих питомцев поспешить на встречу с пробуждающейся природой: «Да, да. Уж в Сокольниках фиалки цветут. Да, да. Стволы дубов в Останкине высохли. Весна. Какой мох! Уж распустился дуб. Ступайте в природу. Там – красота неизъяснимая. Весна. Надо у природы учиться. Видеть надо красоту, понять, любить. Если нет любви к природе, то не надо быть художником, не надо».