Судить буду я

Купив билет, Сухроб Ахмедович решил навестить Шубарина на работе, заодно и посмотреть, во что превратился бывший «Рус­ско-Азиатский банк», о котором много писали. О причине поездки он хотел сказать только, что Сабир-бобо попросил подтолкнуть работу адвокатов. Ни о ходатайстве из Верховного суда, ни тем более о подложном письме из Верховного Совета республики он решил на всякий случай не говорить. А вдруг это станет достояни­ем их ярого врага, прокурора Камалова, за одно подложное письмо можно надолго задержать хана Акмаля в «Матросской тишине». Но пока Сенатор собирался посетить первоклассно отреставрированный особняк, где разместился банк «Шарк», на пре­зентацию которого он попал в день возвращения из тюрьмы, однажды поутру у него дома раздался телефонный звонок.

Звонил Шубарин. Расспросив о житье-бытье, здоровье, детях, настроении – как и положено по полному списку восточного ритуала, он попросил Сенатора заглянуть к нему в банк. Билет уже был на руках, и Сенатор предложил: если не возражаешь, я готов заехать через час. На том и порешили. Положив трубку, Сухроб Ахмедович долго ходил по комнате возбужденный. Через час он и сам собирался нагрянуть к нему неожиданно, не вышло. Японец словно читал его мысли, перехватил у него инициативу встречи, и это он посчитал плохой приметой, дурным знаком и почувство­вал смутную тревогу.

Через час в шелковом костюме от Кардена и ярком итальянском галстуке Сухроб Ахмедович появился в банке. Старый особняк из красного жженого кирпича он узнал лишь по рельефно выложен­ной на фронтоне цифре «1898» – так преобразилось здание и все вокруг него. Сам особняк был украшен изысканным декором из местного мрамора светлых тонов, сменил обветшавшие почти за столетие оконные переплеты на большие по размеру из дюраля, что придавало строению очень строгий, официальный вид. А кова­ные, ручной работы кружева решетки, без которых нынче не обходится даже газетный киоск, возвращали к мысли о прошлом веке, когда умели так замечательно, со вкусом строить. Неболь­шая площадь и скверик перед банком поражали нездешней чисто­той и ухоженностью, и всяк проходящий невольно поднимал глаза, отыскивая вывеску, – кто же это так расстарался, вычистил за квартал все подходы к «Шарку».

Но еще больше поразило Сенатора внутреннее убранство банка. Он словно попал в совершенно иной мир, и хотя слышал о велико­лепно проведенной реставрации, но невольно тянулся глазами то к старинной люстре, свисавшей с высокого потолка, отделанного хорошо отполированным красным деревом, то к массивным, про­шлого столетия, бронзовым ручкам дверей кабинетов, выходящих в просторный овальный холл первого этажа. Притягивали взгляд и картины, в которых Шубарин знал толк, они были развешаны в длинных, хорошо освещенных коридорах, на азиатский манер уложенных ковровыми дорожками строгих расцветок, впрочем, дорогие восточные ковры никогда не бывают кричащих тонов. Наверное, не один он, впервые попавший в банк, невольно останав­ливался, столбенел перед непривычным для учреждения великоле­пием и роскошью, и служивые люди на входе, привыкшие к этому, давали время на адаптацию и лишь потом провожали к лифту или указывали на широкую лестницу, спускающуюся в холл откуда-то сверху, из-за поворота. Его уже ждали, потому человек без унифор­мы, исполняющий привычную роль милиционера при входе в лю­бой банк, не требуя от него никаких документов, сказал:

– Вам, Сухроб Ахмедович, на четвертый этаж. Лифт за колон­ной, слева…

Но он выбрал лестницу не оттого, что ему не глянулся хромиро­ванный, в зеркалах (он как раз стоял с открытым зевом) финский лифт всемирно известной фирмы «Коне». Он просто хотел успоко­иться, прийти в себя, акклиматизироваться в этом здании, рожден­ном трудом и фантазией Шубарина. Он надеялся, что, пока под­нимется на четвертый этаж, с его лица сбежит невольный восторг, который он неожиданно испытал, только распахнув массивную дубовую дверь в залитый теплым светом холл. Но одолев лишь первый этаж по роскошной лестнице, на поворотах которой стояли бронзовые скульптуры, статуэтки на изящных мраморных подставках-консолях или диковинные, карликовые деревья-бонсай в просторных каменных вазах на античный манер, он перестал вдруг видеть окружающее его великолепие – и картины в дорогих рамах с тяжелой золоченой лепниной, и настенные бра с матовыми плафонами венецианского стекла на массивных бронзовых кронш­тейнах, гармонировавшие и со старыми рамами картин, и с литой бронзой затейливых решеток, петлявших по пролетам лестницы, явно доставшихся банку от первых его владельцев. Он вдруг ясно ощутил какую-то приближающуюся опасность, понял, что не зря Шубарин вызвал его в свою вотчину и не простой разговор ожида­ет его тремя этажами выше.