Судный год

– Мы с ней встречались несколько лет. Но примерно за год до моего отъезда из России она сошлась с Олегом, вышла за него замуж, и у них родился сын, Андрюша. Я тогда сидел в отказе. Почти два года боролся, чтобы разрешили выехать. Писал письма с просьбами о помощи всем, кому мог. Записки с криками о помощи в бутылках, брошенных за борт. Иногда их прибивало к берегу. Участвовал в голодовках. Несколько раз арестовывали.

– Бедный ты мой! Столько намучился! Ведь они с тобой что угодно могли сделать! Хорошо, что ты рассказал. Теперь многое становится понятным…

– Понимаешь, если бы не уехал, скорее всего, посадили бы надолго. – Теперь, через шесть лет, звучит так, будто я сам себе поверить не могу. И это происходило с другим, правда, прекрасно мне знакомым человеком. – Тогда все висело на волоске. Ну а Аня уезжать не собиралась совсем…

– Наверное, было страшно тяжелое время для тебя! Поэтому вы разошлись с Энн и она ушла к Алеку?

– Конечно, со мной тогда было трудно, нервы на пределе были. Впрочем, если бы и никуда не уезжал, Аня все равно бы к нему ушла… Ты знаешь, это как проклятье, всегда висевшее надо мной! Мы ведь с Олегом полные близнецы. И очень похожи друг на друга. Как только у меня появлялась женщина, он сразу же влюблялся в нее. И делал все, чтобы ушла к нему. Но затем довольно скоро они расходились… Для него не так уж трудно. Он всегда был гораздо более привлекательной копией меня. Более открытый, более жизнерадостный. Если сюда приедет, знакомить с ним не буду.

– Одинокий ты мой близнец. Даже себя не умеешь любить. Буду тебя учить. – Она запрокидывает руки за голову… Чтобы я смог оценить форму ее груди?

– Мне еще и предстоят уроки себялюбия? Программа обучения становится насыщенной. Училке будет нелегко… Я не совсем понимаю. Там будут примеры из твоего опыта? Домашние задания? Экзамены? Чутье кое-что подсказывает, но не слишком отчетливо.

– Не понимаешь, потому что не так слушаешь. Надо не ушами, а сердцем!

– Сердце мое еще в России слышать перестало. – Я с удивлением замечаю, что вдруг у меня прорезался очень хороший английский. Меньше стал себя контролировать. – Так на чем я остановился? Ну вот… Честно говоря, трудно представить себе, как и что там было у них после моего отъезда… Олег метался из одного бизнеса в другой, рисковал всем и всякий раз разорялся. Нервничал, раздражался, ни о чем, кроме своих бизнесов, разговаривать не мог. Золотой телец близко к себе не подпускал и больно бодался… В России тогда жуткая неразбериха была… В восемьдесят девятом они развелись…

Я надолго замолкаю, чтобы набраться сил. И Лиз меня не торопит. Еще несколько минут разговариваю с ней молча. Потом, снова набравшись сил, вслух:

– И уже после того, как разошлись, она узнала Андрюшин диагноз… Ей удалось уговорить – кому-то заплатила, наверное, – врачей в питерском онкологическом центре, чтобы написали письмо с просьбой о помощи в Дана-Фарбер здесь, в Бостоне, – она еще в России перечитала про этот госпиталь все, что возможно. В клинику Джимми Фонд. У них есть благотворительные программы, ты, наверное, слышала. Те согласились бесплатно лечить. Предложили приехать на курс химиотерапии. Преодолев все существующие и несуществующие преграды, на последние деньги привезла его сюда.

– Они приехали к тебе?

– Да нет, не ко мне. Думала, не захочу ее видеть, после того как ушла к Олегу… А тут у них никого больше не было… Списалась с русской православной церковью в Бостоне, в Розлингдейл, и те дали жилье. Крестилась она еще в Питере. Может, там и посоветовали. У этой церкви маленький, похожий на скворечник домик во дворе. Там часто останавливаются, кому негде жить. Бостон не без добрых людей. Прихожане собрали денег, вещей для нее и для Андрюши. Замечательный народ у них. Все время помогают незнакомым людям. Возили к врачам. Молились за его здоровье. И он начал вдруг быстро поправляться. Это казалось чудом. Но на самом деле чудо было ремиссией.

– А почему брат твой, Алек, – имя Олега она произносит на свой бостонский лад, удивительно мягко, – тебе не написал, что они приезжают?