Судный год

Гудит тысячей стволов огромный орган-древостой, и мелькают, кружатся полоски неба, свисающие между ними. Косые линейки прутьев скользят по натянутым веткам, загнутым на концах, как грифы со скрюченными колками, и льется, льется со всех сторон нам на головы высокий распев несметных лучей, шелестящее пение листьев, соединенных ветром. Многоголосая живая литургия – каждой сосновой иголкой, каждым кленовым листом, – исчезающая и проступающая снова литургия. С каждым шагом вглубь леса она приближается, становится все более отчетливой. И слышно, как Таинство Соборования творит над немощными деревьями ветер, над теми из них, кто может не пережить наступающую вскоре зиму. И весь мой суд со всеми адвокатами, помпроками, судьями кажется чем-то маленьким и нелепым.

Высоко в куполе собора солнечный диск в продолговатой блестящей туче, как зрачок огромного, в полнеба ока, внимательно следящего за тем, что происходит внизу. За тем, что происходит с нами двумя.

Минуту я стою неподвижно. В наступившем молчании обреченно, словно предчувствуя скорую гибель, поет одинокий комар. Закинув руки за голову и закрыв глаза, пережидаю головокруженье. Вертлявые желто-зеленые головастики плывут по внутренней поверхности век. Свет стекает через дыхательное горло вдоль по шее, как-то попадает оттуда в позвоночник и дальше сквозь ступни вниз, в землю. И уродливая задняя мысль о Ричарде медленно тонет в этом потоке.

– Как хочешь… – наконец неуверенно бормочу я. – Ты уже совсем взрослая женщина.

– Конечно, мне сорок пять! Я знаю! – Резким движением она убивает присевшего на руку комара. Еще не успевшего сделать ей ничего плохого. Может, просто отдохнуть хотел немного… – И не надо все время об этом напоминать!

На секунду чувствую предсмертный ужас раздавленного комара – тонкие переломанные ножки еще шевелятся в алом пятне на коже, – но срабатывает инстинкт самосохранения, выталкивающий неприятные мелочи.

– Лиз, я старше тебя на двадцать пять лет жизни в советской России. И люблю тебя такой, какая ты есть сейчас, – совершенно неожиданно для себя выдаю я самую простую и самую ценную фразу из своего неприкосновенного запаса. И повторяю ее уже в будущем времени. – Я люблю и буду любить тебя всеми поющими от счастья шестьюстами тринадцатью частями моего тела. Твой любимец лишь один из них… Даже больше, чем люблю… обожаю… – я забыл английское слово и бормочу на русском. Но она понимает. – Тебе еще никогда не было так хорошо, как будет. Вот увидишь! – Произносить высокие слова в шумящем лесном со-боре я совсем не боюсь… тут это кажется таким естественным…

– Почему только шестьюстами тринадцатью? – Она легко целует меня своими мерцающими влажным светом глазами. Неспокойная от ветра юбка прижимается сзади к ногам.

– У евреев человек состоит из шестисот тринадцати частей.

– Прости, дорогой мой еврейский Ответчик. Сама не знаю, что говорю.

– Тебе не за что извиняться. Наоборот.

Мы смотрим куда-то очень далеко и видим то, что нельзя увидеть глазами. Наверное, каждый по-своему. Разговор затихает сам собой. Но я все еще слышу ее голос, ее интонацию. Закрываю плотнее глаза – темный солнечный зайчик щекочет набухшие веки, – открываю их снова, и сыплются, сыплются из вывернутых кверху цветастых подолов в воссиявшую над куполом собора слоистую дугу радуги – уже наяву, прямо перед нашими лицами – стаи осипших картавых ворон. Разинув застывшие клювы, словно сотней раскрытых ножниц, беззвучно кроят они из полинявшей от дождей синевы новую одежду для ветра.

Вокруг облетает, кружится умирающая листва. И листопад облепляет озаренное светом, танцующим между стволами, лицо Лиз, над которым покачиваются сейчас тоненькие нити паутины.

Огромное заходящее солнце стоит между нами. Особорованные осенним лесом, мы слушаем – слушаем почтительно и завороженно, – как течет драгоценное время нашей новой жизни, как сливается оно с литургией деревьев, как стекает по голым ветвям, по бугристым стволам. Капля за каплей сквозь мох в кромешную мглу. И мы оба становимся частью этой мелодии. Медленно растворяемся в ней, ожидая благословления нашего собора. Благословления тысячи его пронизанных солнцем осенних деревьев… Ибо судят здесь совсем не так, как в муниципальном суде Бостона…

Внезапно шелест тяжелых крыльев проступает в мелодии. Синяя птица с длинным хвостом из черных цифр, кивнув головой – поблагодарив, что передал жене послание от Нормана? – и распушив перья, взмывает из моха прямо у нас под ногами и устремляется в купол со-бора. Почему-то в глубине души я знал, что когда-нибудь она появится наяву. Но Лиз ее, как видно, не замечает. Может, у меня глюки на почве любви появляются?

16. Второй суд. Опекун Штиппел. Засланный казачок

(Бостон, 28 ноября 1991 года)