тень закрывала веки им, однако
я не заметил в них ни тени страха,
и независимо, какими были уши,
ничем не различались души.
Вздымался несгибающийся перст,
потела в жмене суетная сдача,
вослед нам скручивалась фига на удачу,
не изменялись души, как окрест
не изменялись контуры ландшафта,
всё так же уголь выдавала шахта,
где часто падал снег, валили лес,
кидали лохов ловкие кидалы,
святили пятый угол мусора,
играли Моцарта. Да так, что и тела
им аплодировали в вечно тёмной зале.
***
Всё вышептал, осталась от гвоздя
дыра, от подошвы лишь радость
скольжения, но слово “рай” здесь
сказать мне некому, отсюда исходя.
***
Друг на друга больше не плюют
и на зло не машут кулаками,
не желают; и спокойно мрут,
словно мухи за осенней рамой.
Меч не вынут, яда не нальют,
пулей не шугнут ворон за речкой.
Произносят пакостные речи,
скучно пишут, в одиночку пьют.
Продолжая наблюдения
Мясник тем и отличается от врача,
что не оставляет в теле меч, а
дождь гораздо шустрее снега, верно,
так как последний родитель первого.
А может как раз всё наоборот,
хотя какая разница, что попадает за шиворот.
После дождя – лужи, после снега – лыжня,
после жаркой любви – малышня.
В словаре слова, у грека
чебуреки и лодка через реку.
У кавказца кинжал, жена и сакля,
у немца война, футбол и пиво.
У запорожца оселедец и сало,
у русского ни хрена, но всё равно красиво.
У прозы зубная боль, у стиха рифма,
можно допрыгать до самого Рима.
***
В трёх августах её искала смерть,
немела грудь под белыми губами,
и тёмная не позволяла память
три пережитых августа отпеть.
В трёх звёздах заблудившийся трамвай,
шептунья-очередь под серыми Крестами,
глаза товарищей, поток высокой брани,
оставшихся друзей
И Ленинград хранит, и Киев помнит
весь путь земной весёлого луча.
И зеленью сияет рукомойник,
и тайною охвачена свеча.
***
Время выть по утраченному времени,
свистать вслед профуканным бонусам,
осенний дождь лупит, в основном по темени,
как жизнь в остатке, в основном, ниже пояса.
Ты склоняешься к мысли о возможности
переиграть ситуацию, будто
можно взять в руки большие ножницы
и обкорнать ночь, вспоминая утро.
***
Смерть – это место, где мы вчера были,
вышли на улицу и всё забыли.
Смерть – это стрелка, соскочившая с циферблата
безумного времени, не больно и бесплатно.
Смерть – игла в маковке моего стога сена,
ветер южный, к вечеру переходящий в северный.
Смерть – это радость, не зависящая от места,
в котором тесто месят жених и невеста.
Смерть – это свет раскалённого солнца,
приходящего, как Фета привет, в оконце.
Смерть – это, в неё всмотреться ежели,
отсутствие нашей улыбки в зеркале,
то есть, встромляешь глаза напротив,
никто на тебя не смотрит.
Продолжая наблюдения
Одно лицо значительней, чем лица,
звезда посмертная не воскресит героя,
для петуха провинция – столица,
у статуи не будет геморроя.
Знак восклицательный без слова не воскликнет,
как знак вопроса в ухо не схлопочет,
у горизонта бесконечность линий,
как у дождя сентиментальных строчек.
Нам южный ветер денег не надует,
восточный тож детей нам не добавит.
Куда полезней в отрочестве думать
о доблестях, о подвигах, о славе.
***
Мой друг Анатолий Кравченко бывал в небе,
когда его освещали отнюдь не салюты,
и выли ветры смерти, а не ветры из лютни,
тот не слышит, кто там не был;
слова скупы, глаза не голубы у пилота,
слышу дрожь дюраля, где пропадала не наша,
и страшно, и пить охота.
Опускаемся во дворик,
где две лавки и столик,
за которым играют в домино или,
сегодня
не пьёт тот, кому не налили.
Небо не видно зарытой в окопы пехоте,
стреляющему в утку охотнику
или из подводной лодки.
Время Бони эм на счётчике,
пьём вино со сбитым лётчиком.
***
Что молитвы, поздние стихи,
дни просты, желания убоги.
Все удачи – наши, все грехи
отсылаем Богу.
***
Я люблю красивоумных дам,
длинноногих, несколько раскосых,
в нимбе голубом от папиросы
в золотой кофейне "Амстердам".
Я люблю печальные глаза
на стекле летящего вагона,
как стекает время от перрона
до сверлящего пространство колеса.
Я люблю цветущий молочай
за селом на изначальной тверди,
трубы медные и день Победы,
древние слова односельчан.
***
Жизнь тормозит в день рожденья,
снег как смерть, деревья без парусов,
сквозь слезу снится лето, тени
от платана, женщины от Пикассо.
Наезжает жара, облака отъезжают
на юг, на спине унося птиц;
лето жалит, осень жалеет,
зима – зла, весна – вернисаж спиц.
С какой ни кусай стороны пространство
круга, не зацепишься, ибо нет угла,
ни трещины, сделано в неделю и радостно,
не отводи, что рука дала.
***
1.
Проснулся, мац-мац, рядом дышишь,
солнце слизывает всё, что попало
под язык: мысль, груды твои, тыщи
тысяч волос, одеяло,
руки, уставшие держать и гладить,
тело, рыбой уснувшее на песке,
и слова, не верующие и в тоске,
и слова, в зрачке умерщвлённые: "Ладно…"
2.
Тень в прихожей, на крюке пальто
коричневое, серенькое, из шагреневой кожи,
ужавшееся, как в семьдесят ужас, кто
повесил кого? На тебя похожа
тень от ласточки, из никогда
книгу мёртвых в обратном итожа,
явление мне одно и то же
каждое утро восклицает "да!"
Продолжая наблюдения