Сука-жизнь

осторожны шаги, даже слишком.

На столе, не открытый, читает себя Ницше,

мир пропал за окном, вещи

потеряли вид, нищий

жив не верой – верующими.

По стене рука шарит, двери

ищет, как по небу глаза – бога.

А в моей дыре засыпают звери,

чтобы спать долго.

***

Уже набравшись неба сини,

мир незаметно входит в лето,

войду в игру углов и линий

и выйду где-то…

Поль Верлен. Неописуемое

Будь за столом прогулкою в лесу,

в тарелке супа твой высокий парус,

порой в твоём простуженном носу

загадок более чем в жизни; старость

играет словом, молодость горит.

Всё в мире – сон, то светлый, то печальный,

возьми в основу алкогольный ритм,

пчелиный шум, завесу дыма в чайной.

Иди за голосом, не мучай

ни рифму, ни строку, позволь дышать

свободой им. Прекрасно лжёт душа!

Рука ж фиксирует литературный случай.

***

Что будешь делать, мать Мария?

Исус распят, Иуда мёртв.

Иди через века в Россию.

Ответила: "Иду". Идёт…

26 июня 2011г.

***

Мёрзнут лужи, коченеет мозг,

опадает краска с алых роз.

Стая псов. Рассвет из серебра.

Осень. Сумасшедшая пора.

Золотая пыль

1.

Твой товарняк над временем летит

с надбавкой северной. Куда ведут дороги?

От водки к женщине, от слова к Богу,

а от гордыни в скит.

Вернёмся в жизнь, к вещам от общих мест,

заметим: город обкорнала осень.

А на Васильевском поставят крест,

поскольку тело за базар вины не носит.

2.

Скользит состав по рельсам через лес, и

колёса скручивают время в миг.

А Венедикт пьёт щедро, за троих,

за всю страну, щекою худ, но весел.

Он пьёт за счастье, братство и любовь,

за пролетарии всех стран, соединяйтесь!

За то, что мерзость не колышет кровь

поэтов, грузчиков и вегетарианцев.

Он от Москвы бежит, от суеты

погрязших улиц в нищете и грязи.

Мы ход замедлим, заходи и ты,

наш одинокий и однообразный.

Куда-то едем, пьём такую дрянь –

кишка с кишкой играют в рокировку.

Не спи, земляк, плесни три капли, глянь:

нам хватит до последней остановки.

3.

Мой друг, болгарин из Софии, Красимир

Георгиев (да не судите строго

его фантазию) встречал единорога,

я переводом это подтвердил.

А дело было, как понять я мог,

так: он с вечеринки возвращался, место

глухое было, в лужице у ног

увидел две звезды и полумесяц,

и тот представился: "Единорог".

Хоть страшен зверь был, без испуга

поэт признал в нём не диковину, но друга.

Когда я пьян и женщина у ног,

я часто плачу, вспоминая этот

весёлый случай; рад, что Бог

нашёл, в конце концов, Поэта,

а мог бы и не мог.

Но Красимир дал выход положенью

и написал о том стихотворенье.

А что утешит одинокого поэта?

Вино и женщина, курительный табак?

Всё это так

и всё же всё не это…

4.

Он был тринадцатым в тот вечер за столом.

И преданно апостолы глазели,

скорее от любви, чем от вина,

смотрели в Бога. Бог –

он не рифмуется ни с чем,

сам слово в слове.

Да, он в начале мог,

теперь не хочет…

Пока ж ученики сидят,

пьют красное и заедают плотью.

Как под рукой да Винчи, взгляд

Иуды тайной отличается от прочих.

…Ни денег, ни любви, сплошной облом,

жизнь без конца, что пьянка без итога.

Иуда – сказка девушкам в альбом.

Нам нужен миф. И мы распяли Бога.

***

Майдан шумит на Украине,

хренеют липы и осины;

кричат; дрожат у магазинов

прилавки, лавки, лимузины.

Последнего начало века,

бастуют зэки и казаки,

чувак звенит на балалайке,

дождь мочит памятник Шевченке.

***

…И пока выдыхаем во снах

серу ада и солнце рая,

ты за всех опускаешься на

две

коленки и слово лаешь.

***

Заштатный город, осень, небо, грустно,

кофейня, церковь, магазин, тюрьма,

всё, гражданин, для сердца и ума,

и слишком человеческое чувство.

***

В петле качаешься, значит не больно, счастье

это за 9 сек. стометровка крови,

вот и тебя прозвали вышкой, причастность

к больше не видеть, к больше не хмурить брови.

Где-то волна грызёт океана сушу,

зреют светила на ночном небосводе,

я не забуду помнить, я не забуду слушать,

вновь собери меня на песок и воду.

Мать Мария

–Я женщина, потом уже Мария,

что делать матери, когда ребёнок бросил

родимый дом?

–Его благословил я…

–Молчи, Иосиф!

–Кровь застывает, в мыслях нет покоя,

боль слёз, свободы чувства просят.

–Он наш, он новый мир построит…

–Молчи, Иосиф!

–Жизнь омерзительна, построена на жертве,

пусть колыбель и гроб терзают гвозди.

Я мать, влагалище, я старше смерти.

Молчи, Иосиф.

***

С безуминкой в зобу, чернитель слов,

друг мудаков, поэтов и злодеев,

растасканный и гением, и геем,

Сергунька, Серж, Серёжа Чудаков.