Сухопутная улитка

− Нет. Я на него и не смотрю. Ты же знаешь, что я боюсь всех этих червей, да и не вижу я. И потом – они в твоей комнате, на твоём пространстве, ты же запретила мне заходить в твою комнату.

− Ну что ты, бабушка! – Марина обняла бабулю. Бабуля очень хорошая, и сразу взяла её сторону, в отличие от мамы не ругалась из-за этой Соньки. Бабушка растрогалась, потом вспомнила о сериале, вернулась в свою комнату, а Марина со злостью цапнула Юльку, зажала в кулаке эту дуру:

− Сейчас я тебя, тварь, убью. Я тебя любила, а ты – предательница.

Почему Юлька предательница, Марина не смогла бы себе объяснить. Предательница, дура, как и эта Сонька. Такая же дура, просто говорить не умеет и заявления писать. А умела бы, тоже бы на Марину заяву накатала: «Ах, ах, Марина Любушкина убила всех моих детей! Ахатина Улитовна Юлька».

Марина раскрыла ладонь и вдруг увидела что Юлька показала одну рожку, как будто просигналила: я тут, я с тобой. Я слушаю тебя!

− Йес! – заговорщицким шёпотом простонала Марина и понесла Юлю не в унитаз, а купаться. Юлька радовалась воде, наслаждалась, она готова была вообще выкинуть свой «домик», свою скорлупку, навсегда, потом накупалась, наполовину спрятала своё тельце.

Ещё час Марина мыла аквариум, ссыпала специальную покупную землицу, сдабривая «покрытие» щепотками сушёных червяков, украшала аквариум свежими листиками. Летний-то салат погиб, иссох, но на старых корнях пекинской капусты, выросла новая: молодая, нежно-зелёная, весенняя.

Марина положила на ладонь Юльку. Юлька потихоньку поползла. Марина отхлебнула вкуснейший сладкий чай:

− Везёт тебе, у тебя евроремонт прошёл дома, − сказала Марина подруге, единственной своей подруге: – Ещё тебе вытираться после душа не надо. А у меня, если волосы не просушу, голову ломить начинает. Не всегда, но иногда. Кстати: как ты тут выжила в душегубке в уровне опасности цвета бордо и переспелой вишни, хотя переспелая вишня – это дурновкусное сравнение, ты так не находишь?

Юлька ползла вверх по предплечью, щекотала кожу, замирала, шевелила рожками – она соскучилась по Марине, она всё ей простила. А Марина до вечера, пока не пришла мама, рассказывала и рассказывала Юльке о всех неприятностях, о Генке и Кисе, о Вике и Владе, об Афониной и Щетинской, о школьной линейке и разбирательстве в милиции, потому что пришлось ещё в милицию два раза ходить, документы приносить. Марина рассказывала, а Юлька уже не ползала, а просто сидела на одном месте, на маленьком бицепсе Марины и понимающе шевелила рожкой. Потом Марина аккуратно опустила единственного друга на дно аквариума. Отнесла аквариум в свою комнату и завалилась спать.

Эпилог

Спустя месяц папа случайно узнал обо всём, что произошло. Он пришёл к маме за какой-то подписью – это касалось какой-то квартиры, какого-то наследства, которое было у папы. И мама с бабушкой всё ему рассказали, мама даже слезу пустила. Папа удалился с Мариной в её комнату, всё подробно выспросил. Юлька была молчаливым свидетелем их беседы. Папа вышел из комнаты растерянный, он вздыхал и бормотал:

− Почему сразу не сообщили?

− Откуда я знала, Вов? − всхлипывала мама. – Ты ж даже тренеру тогда в смог не хотел звонить!

− Но тут же – ми-ли-ция! – с расстановкой сказал папа.

− Ну и что: милиция. Ты же сказал, что бесплатно никого не защищаешь.

− Мариночка же дочка моя, − голос папы дрогнул, − старшая моя дочка, самая любимая. Вон: какая красавица.

− На тебя похожа.

Марина видела, как он украдкой вынул из кармана дорогих брюк платок в клеточку, промокнул глаза:

− Ну я им покажу!

И папа занялся делом Марины. Оказалось, что позарез необходима грамота, та с турнира. Но Марина не привезла её из лагеря.

− Только медаль, − говорила она папе.

− Медаль не нужна, − нервничал папа, руки его дрожали. – Грамота! Грамота! Вспоминай!

Марина вспомнила после полутора часов наводящих папиных вопросов:

– Ой. Я её, кажется, под матрас положила, на дно кровати. Там два матраса толстых. На первый стелют простынь, а нижний – в наматраснике. Вот я под него и сунула грамоту, чтобы не помять, там ещё деревяшка, занозила палец. Хотела потом в чемодан переложить, но забыла… Только сейчас вспомнила.

− Дай-то бог, − сказал папа. И тут же, на ночь глядя, газанул в тот городишко, в ту гостиницу, в девятьсот пятый номер, самый дальний по коридору, на девятом этаже.

Он позвонил той же ночью − Марина держала трубку рядом. Папа кричал:

− Мариночка! Так и лежит грамота! Не тронули её! Так и лежала!

Потом папа пошёл к Елене Валерьевне. Она написала на Марину хорошую характеристику. Девочек, Машу, Дашу и Полю попросили расписаться. Ни Варю, ни Настю не просили. Да Настя и не стала бы, она была жутко обижена, что её редко выпускали в осеннем турнире: Марина заняла её край, а болящая Даша вдруг перестала болеть – как-то там у неё позвонки на место встали. Даша играла полусреднего теперь на месте Марины.

Папа дал и маме подписать заявление, которое сам за маму и написал.

Потом три дня они с папой потратили на то, чтобы описать всё, что происходило в лагере, а конкретно в номере.