Суховей. Воспоминания генетика

Время рождения моей политэкономии социализма — 1957 год. Колыбель — диетическая столовая в Пятигорске, где я в одиночестве обедала каждый день все то время, пока длилась экспедиция. По счастливому стечению обстоятельств, столовая почти пуста. Подавальщицы бездельничают. Вы долго не попадаете в поле их зрения. Но вот наконец заказ принят. С грехом пополам. Если, перечисляя блюда, вы запнулись, вам не остается ничего другого, как прокричать недосказанное вслед удаляющейся спине. Наступает долгое-долгое ожидание. Вам некогда сидеть тут, вас мучит голод. Подавальщица подсела к подругам, и они болтают. Оптимизация трудовых затрат в соответствии с мизерной зарплатой? Но трудовые затраты ничуть не больше, если сначала принести вам поесть, а потом уже кейфовать. К сожалению о потерянном времени и к мукам голода присоединяется раздражение. Очень хорошо. Преодоление преграды рождает мысль. Раздражение обостряет ее. Я мучительно напрягаюсь, чтобы понять неестественную последовательность поступков подавальщицы. Напря-жение помогает мне коротать время. Даже дает радость. Как сказано поэтом:

Постоянство, с которым изо дня в день повторяются страданья, исключает нерадивость подавальщицы и случайность. Ежедневные чаевые, интеллигентская покорность ничего не меняют.

Действие переносится из Пятигорска в Москву. Год все тот же, 1957-й. Лето. Международный фестиваль молодежи. В парке около Крымского моста тысячи москвичей переполняют павильоны художественной выставки. Перед каждой из многочисленных столовых стоит очередь. Становлюсь. Вход в столовую преграждает здоровенная — пардон, справная — баба в белом. Халат, мундир, мантия, ритуальные одежды, ритуалы ученых заседаний, судов, консилиумов — все то, что позволяет одним людям вмешиваться в частную жизнь других людей, смягчая чувство неравенства, превращая насилие в порядок. Женщина в халате следит, чтобы без ее санкции в зал не входили. Здание столовой обнесено нарядной оградой, у ее калитки разыгрывается сцена. Столики внутри здания и на веранде за колоннами. На веранде не обслуживают. Стулья вверх ножками положены на столы. Я приблизительно пятая в очереди. Обращаюсь к женщине в халате:

— Ленин сказал: «Каждая кухарка должна научиться управлять государством», — почему же вы стоите здесь, а не управляете государством?» — говорю я весело, как будто не стою в очереди с пустым желудком, а предаюсь любимому занятию. Халат недоуменно настораживается и молчит.

— Я вижу, вы не хотите заняться управлением государством. Тогда рассадите нас вон за теми столиками и накормите.

— Пройдите, — говорит халат мне, не трогаясь с места. Я обращаюсь к первым, стоящим в очереди:

— Оказывается, место есть. Пройдите. — Мужчина и женщина проходят.

— Извините меня, — говорю я халату, — но не могу же я идти без очереди. — Моя очередь подходит.

— Идите к нам, — зовут меня совсем даже незнакомые мне люди, — вы почему не боитесь так себя вести?

— Надоело, — говорю я.

1962 год. Я с целым выводком молодежи, среди них моя дочь Маша, в Одессе. Наш путь лежит из Тирасполя через Одессу, Сухуми в Дилижан. Прекрасная столовая в центре города. Большая; веранда уставлена столиками, и на этот раз посетителей, сидящих за ними, обслуживают. Несколько столов свободны. Стоит длинная очередь. Ждать не менее полутора часов. Медленно, медленно происходит смена обедающих. Подходит группа молодежи. Туристы. Снимают рюкзаки. Постояли, ушли. «Пойдем отсюда, это безнадега», — говорит Вика Горбунова — участница моей экспедиции. «Давайте постоим, — говорю я. — Практические занятия по курсу политэкономии социализма».

Партийное, профсоюзное и прямое мое университетское начальство, преграждая мне путь к докторской степени, не так уж сильно уклонялось от истины, написав в характеристике, что я развращаю молодежь.

Наконец мы сменяем тех, кто отобедал. Мы идем мимо неприкасаемых столов. «Стол для шахматистов», — гласят надписи на каждом из них. Заказываем. Мы простояли свои честные полтора часа. Шахматисты не появлялись. Только мы уселись, как один из столиков заняли два шахматиста. Здоровенные детины откровенно пролетарского вида. Подавальщица подпорхнула к ним мгновенно. И мгновенно на столе появились две бутылки «Столичной» и две бутылки пива. Вполне привычными жестами, будто сам Станиславский тренировал их, прежде чем выпустить на сцену МХАТа, детины отправляют бутылки в карманы брюк. Четыре бутылки, четыре кармана.

Шахматисты, расплатившись, уходят.

— И много шахматистов понаехало в Одессу? — спрашиваю я подавальщицу.