Суховей. Воспоминания генетика

Ю.А. Филипченко — биолог-энциклопедист. Теория эволюции и биометрия, генетика и систематика в равной мере его специальности. Созданную им кафедру он назвал кафедрой генетики и экспериментальной зоологии. Но он не ограничивал себя зоологией. Он занимался генетикой и селекцией количественных признаков пшениц и уток. Он создал сорт пшеницы для Ленинградской области под именем «Петергофка». Его интересовало наследование одаренности. На основе анализа родословных выдающихся людей России он пытался выявить относительную роль наследственности и воспитания в формировании творческой личности. Выводы его были самого гуманистического и демократического свойства. У него было множество учеников, и они его боготворили. Ему было сорок восемь лет, когда летом 1930 года он умер. Когда я пришла на кафедру, его не было. С деревянными лицами, с белесыми глазами протухших рыб, набычившись, сидели его ученики и новый заведующий кафедрой Александр Петрович Владимирский и молчали. А пришлые партийные юнцы затаптывали в грязь имя их учителя и кумира — мракобеса, расиста, представителя буржуазной интеллигенции — только что скончавшегося Юрия Александровича Филипченко. Таково мое первое впечатление от университета, от генетики. Это была грохочущая кузница, где выковывались будущие предатели. И герои-подвижники. Шла поляризация.

Розу Андреевну я на этих заседаниях не помню, она скорее дала бы отрубить себе голову, чем выступила против мертвого. Она оставалась на кафедре до смерти Владимирского в 1939 году и работала с дрозофилой. Она обнаружила повышенную жизнеспособность у мух, содержащих в скрытом виде смертоносную мутацию, — явление сверхдоминирования. Очень важное открытие. Позволяет понять генетические причины гибридной силы. Эта работа ее подвергалась профанации со стороны Лысенко. На общем собрании Академии наук, выступая перед академиками всех специальностей, он позволил себе такую выходку, что при дамах знавшие отделывались только намеками, а бедной Розе Андреевне и намекнуть нельзя. Когда же дошло до нее, что квинтэссенция лысенковской шутки — матерная брань, она очень огорчилась, что есть такое явление, как матерщина. Она до того не знала. Из очень интеллигентной семьи была. Прадед ее был детским врачом в семье Пушкина. Все братья профессора. Она задалась вопросом о происхождении матерной брани и выяснила у фольклористов, что матерщина восходит ко временам татарского ига — политический эвфемизм. Как и лысенковщина, замечу от себя. Ибо причина ее привычка быть рабами, традиция угодничества. Просветила Розу Андреевну я. Она все же решила узнать, что кроется за странными недомолвками. Позвав меня в гости, она с глазу на глаз спросила меня, в чем дело. Мухи, с которыми работала Роза Андреевна, черные — цвета эбенового дерева. Строгость эксперимента требовала наличия маркирующего признака. Маркером служил черный цвет тела, цвет эбенового дерева «эбони» по международной английской номенклатуре. Латынь — международный язык зоологов и ботаников, английский — генетиков-дрозофилистов. Сотни мутаций этой знаменитой мухи носят английские имена. Эбони — одно из этих имен. «Вы пишете, — сказала я Розе Андреевне, — что девственные самки происходят по линии эбони. Так вот, Лысенко и сказал: "Да какие они девственные, если они…" И тут он на русский манер произнес название линии». «Так, если по-русски прочитать название самок, то получится что-то непонятное, — говорит Роза Андреевна, — я знакомых спрашивала, на бумажке писала, никто этого слова не знает. Вот я вам напишу».

«Да врут они, стесняются вам сказать, — говорю, — как это так? Я знаю, а они не знают». Она взяла бумажку и написала ebony. Английское слово ebony, прочитанное, как если бы оно написано кириллицей. «Роза Андреевна, — говорю я ей, умирая со смеху, я уже начала умирать, когда она про бумажку сказала, — неужели вы никогда не слышали, как извозчики ругаются, когда лошадей понукают?» «Слышала три слова каких-то, но разобрать никогда не могла», — говорит Роза Андреевна.