Суккуб

— Я предпочитаю, чтобы мои дела вел человек, который меня ненавидит. — Распрямилась. Правая ладонь сжималась и разжималась так, будто я собиралась его ударить. — Иногда, ненависть безопаснее любви.

Часть третья. ОБРАТНАЯ СТОРОНА

1

Июнь, 2009 г.

Настало лето, но погода об этом еще не осведомлена.

Я начинаю осознавать, в чем увязаю с каждым днем, каждым вздохом, каждой мыслью. Пытаюсь принимать и обособляться, не впуская в глубину души грязь и боль, на которые приходится смотреть неожиданно открывшимися глазами. Но, иногда, не просто события или люди, иногда я сама не поддаюсь собственному влиянию. Сидя у телевизора, я ревела.

— Что с тобой? — Марк открыл входную дверь тихо, я не успела среагировать. — Не смотри это…

Вынув из моих пальцев пульт, он выключил телевизор. Присел на подлокотник кресла, обнял меня и прижал к себе.

— Что делает людей жестокими? — Всхлипнула я. Это был риторический вопрос и Марк усмехнулся. Вариантов ответа был миллион, но он выбрал наш общий.

— Вспомни университет.

Отлепившись от его груди, я подняла лицо. Кажется, не нужно было продолжать. Я уже поняла, о чем он. Но Марк продолжил мою мысль дальше.

— Ты сделала несколько десятков человек жестокими по отношению к одному студенту. Намеренно или случайно ты это сделала — не столь важно, как сам факт.

— Хочешь сказать, что кто-то вроде меня делает это с людьми? Что это не в нашей природе? Что это чья-то злая воля?

— Намеренно или случайно. Но почему нет?

Я не думала об этом. Никогда и в голову не могло прийти подобное: ожесточение выборочных личностей или масс методом, каким владеем мы. Чтобы кто-то из нас посмел пойти на это? Я замотала головой, прогоняя отвратительную мысль. Нет.

Вспомнились ночные конские бега и Галкин племянник с отцовским телефоном. Вспомнились сюжеты Discovery о людях, мучавших животных; наши программы под всевозможными красочными грифами: о нянечках, издевающихся над младенцами; о мед. сестрах, изливающих злобу на пациентах; о родителях, истязающих собственных детей; о многих и многом. Как будто ничего другого по телевизору и не идет. Я постоянно натыкаюсь на эти сюжеты. И не сдерживаюсь. Марк, если застает меня ревущей — ругается. А я думаю, почему вместо этих ужасов не крутить сюжеты, в которых возможно содействие смотрящего. То же время, и кому-то станет проще. Тот же бюджет, а в душе совершенно другая боль. Вспомнилось абсолютное одиночество, осязаемое и обоняемое при первом взгляде на бабулек в домах престарелых. Вспомнилась жгучая, словно клеймо на сердце — радость ребят в детском доме.

— Ты давно дома? — Спросил он, поднимаясь.

Я пожала плечами, вытирая насухо глаза. Какая разница. Ужин я, все равно, не приготовила. И вообще ничего не делала. Такое ощущение, что по мне бульдозер проехался. Я просыпаюсь физически уставшей. Мне тяжело улыбаться. Зареветь же могу от вида фантика, брошенного мимо урны. Состояние преотвратное, но я не вижу причин. Как будто то, что я накапливала последние годы, из меня теперь усиленно тянут, а вместе с этим забирают саму жизнь. Я устала. Но не от работы чистильщицы, не от нескончаемых прожектов Миши, не от поездок… Возможно, я устала быть инвертором. Не могу определить.

— Хочешь прогуляться в парке? — Вернувшись ко мне, Марк присел на корточки у кресла. Встретившись с ним взглядом, я снова заревела. — Господи, Лида… Что с тобой?

Ответить мне было нечего. Как я могла описать свои переживания, свои чувства? Старушка сказала: через три года понадобятся все твои силы. Имела ли она ввиду Апокалипсис, знаменующий конец календаря Майя? Только на днях наткнулась на передачу по телевизору и вспомнила ее слова. Нет, смотря эту программу, я не ревела. Хотя, иногда кажется, что надвигается мой личный, индивидуальный конец света. Краски сгущаются, что-то происходит вокруг. И я чувствую себя все более и более одинокой.

Потеря мечты, державшей меня школьные и студенческие годы? Гибель Гриши? Да, это тоже выело часть души, оставив невосполнимую пустоту. Но есть что-то еще, что я чувствую, но не понимаю. Марк говорит, что это реакция на кризис. Растерянность или злость охватывает все плотнее, удавом сжимая кольца. Но зачем в таком состоянии населения выводить на голубые экраны этот ужас? Зачем разлагать нас еще больше? Пугать, расстраивать, заставлять чувствовать злость и беспомощность? Зачем?

Раньше я не думала об этом. Теперь же не думать в принципе было, по крайней мере, стыдно. И развернувшись к происходящему всем корпусом, раскрыв глаза и вдохнув запах разложения человечества, я не могла справиться с собой.