Суккубы

Опять же, в этот момент Энн было всё равно. Всё, о чём она могла думать, это о том, как сильно она собирается поджарить Мартину задницу, когда он осмелится вернуться домой.

Она думала, что проведёт время за просмотром телевизора, но потом вспомнила, что её мать не одобряет телевидение. Другими словами, в доме не было телевизоров. В доме Милли она тоже не заметила ни одного. Считал ли Локвуд что-либо современное коррупционным влиянием? Она бродила по тихому дому, каждое путешествие возвращало её к окну, где она выглядывала наружу, чтобы посмотреть, не стоит ли ещё машина на подъездной дорожке. Но что она на самом деле думала? Что у Мартина и Мэдин что-то было? Даже Энн знала, что это смешно. Ей просто не нравилась Мэдин по её собственным женским причинам, и ей было всё равно, что говорила Милли. Иногда женщина просто могла почувствовать другую женщину, которая была проблемой.

«Моя паранойя, — она отмахнулась. — Она глупая хиппи, деревенщина».

И Мартину не нужно было так быстро утверждать, что Мэдин была «приятной».

«Я покажу ей «приятную», — размышляла Энн. — Может быть, я засуну один из её рожков домашнего мороженого в её тощую задницу? Посмотрим, какая она тогда будет приятная».

К одиннадцати часам вечера Мартин и Мелани так и не вернулись. Мать Энн давно уже легла спать. Устав от гнева, Энн поднялась наверх, чтобы поговорить с Милли, но вместо этого нашла доктора Хейда в комнате своего отца.

— А, привет, Энн. Ты поздно ложишься, не так ли?

— Я жду Мартина. Он ушёл некоторое время назад.

Доктор Хейд внёс какие-то безымянные изменения в кардиомонитор.

— Я думаю, что видел, как он шёл в «Перекрёсток» ранее. Насколько я понимаю, он хорошо ладит с некоторыми из мужчин Локвуда.

«И с некоторыми из женщин Локвуда тоже».

Но был ли он там? В баре?

— О некоторых из них он упомянул вчера, — сказала она.

— Все наши ребята молодцы. Если ты ищешь Милли, она сейчас спит в соседней комнате. Бедняжка последние несколько дней почти не отдыхала. Я отправил её спать. Сегодня ночью я сам присмотрю за твоим отцом.

Монитор запищал. Её отец выглядел бледным, как восковой манекен в постели.

— Но не могла бы ты понаблюдать за ним несколько минут? — спросил доктор Хейд. На нём были мешковатые брюки и подтяжки, его лысина блестела. — Я хотел бы спуститься и приготовить себе бутерброд.

— Конечно, — сказала Энн.

Доктор Хейд оставил её наедине с её собственным беспокойством. Ей не нравилось смотреть на отца, потому что её разум не мог связать воспоминания, которые она видела о нём, с утонувшим телом в постели. Она села и пролистала один из любовных романов Милли. Случайная страница показала довольно откровенную сексуальную сцену. Она вспомнила времена, когда любовная литература была безобидно скучной.

«Теперь уже нет, — подумала она. — Ничего такого».

Однако сама она не читала ни одного романа уже много лет.

Сумочка Милли лежала на полу открытой, а внутри был такой же открытый большой женский бумажник. Энн заметила фотографии. В чём будет вред, если она просто посмотрит? Она достала бумажник и осмотрела его. Никаких кредитных карт и тому подобного, конечно, нет. Но в цепочке прозрачных пластиковых кармашков было несколько снимков, на которых были либо Рена в разном возрасте, либо Рена и Милли, улыбающиеся вместе. Энн внимательно посмотрела на школьную фотографию Рены, вероятно, лет шести. Картина заставила Энн сжаться. Было почти невозможно поверить, что очаровательная маленькая девочка на этом снимке была той самой девушкой, которую она видела сегодня, мастурбирующей вибратором.

В конце было несколько детских фотографий, ещё более очаровательных. Но последняя фотография заставила её присмотреться.

Младенец, которому несколько дней, лежит на одеяле. Но крошечные половые органы не оставляли сомнений. Это был мальчик.

Милли никогда не говорила о сыне. Энн сразу же испугалась, почему это может быть. Ребёнок умер?

Она положила бумажник обратно в сумочку. Какая ужасная вещь. Конечно, она могла ошибаться, но почему иначе Милли никогда не упомянула о сыне? Или, возможно, это был ребёнок родственника?

Энн взглянула вверх. Звуки кардиомонитора, казалось, на мгновение изменили свой ритм, а затем стали громче. Энн собиралась позвать доктора Хейда, но её взгляд быстро затуманился.

Глаза её отца открылись.

Его рот шевелился, и он смотрел на неё.

— Папа! — Энн вскочила и бросилась к кровати.

Взгляд её отца преследовал её.

«Он в сознании!» — поняла она в приливе энтузиазма.

— Папа, это я, — сказала она. — Это Энн…

Она видела, как работает его рот. Он открывался и закрывался; для неё было очевидно, что он пытается произнести её имя. Сердце Энн колотилось.

Затем его скрюченная рука схватила её за запястье. Она была прохладной, сухой, извивающейся в немощи. Другая рука дрогнула, поднимаясь над кроватью. Она двигалась каким-то загадочным жестом.

— Что, папа? Можешь попробовать поговорить?

Он явно не мог. Энн была подавлена, увидев разочарование на его немощном лице. Рот шевелится, но не говорит, тщетная концентрация на попытках поговорить с дочерью, которую он не видел больше года.