Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

После этого все, кто утром буднего дня сидел дома, высыпали из подъездов. Двор наполнился очевидцами и дознавателями. На лестнице поминутно хлопали двери и лифт деловито гудел, не переставая. Ко мне приходил молодой полицейский. Я рассказал ему обо всем, что увидел. Он обстоятельно записал мой рассказ и ушел. Я включил ноутбук, вернулся в самое начало письма и нашел место, где описываю, как ранним утром родители тянут детишек через сугробы: хотел было как-то исправить фразу про чужую тетю, сорвавшую голос от крика, но подумал, да и не стал.

Из песни слова не выкинешь.

Где-то часов в шесть, когда было уже темно, в дверь опять позвонили. Я подумал, что это снова полиция или, может быть, Оксана решила заехать позже обычного, но нет. На пороге стоял худой паренек с коробкой в руках, завернутой в синий пластик. Он шмыгнул носом и сообщил:

– Доставка.

Я взял коробку. Курьер молча развернулся и пошел к лифту. Я так растерялся от неожиданности, что даже не спросил у него, что это за посылка, и от кого, но думаю, что он бы мне не ответил.

В коробке оказались темные, причудливого вида очки в ярко-красной оправе, руководство пользователя и записка. «Универсальные очки с функциями дополненной реальности», – прочел я на обложке инструкции; на записке же значилось только «23.01».

Я довольно быстро понял, что происходит. Нельзя сказать, что это меня сильно взволновало или особенно удивило; тем не менее, сердце забилось быстрее, а ближе ко времени даже как-то нехорошо заныло.

В 23.00 я надел очки, включил их, сел за кухонный стол так, чтобы видеть входную дверь, и стал ждать.

Он вошел без звонка и без стука. Просто дверь сама по себе бесшумно открылась, и он переступил порог; улыбнулся мне, прошел в кухню, сел напротив, сказал:

– Привет, кэп.

– Привет, Лаплас.

На нем был светло-серый лётный комбинезон астронавта Исследовательского Космофлота с красной нашивкой пилота, но я и без того довольно быстро узнал этот облик, эти серо-голубые глаза и падающую на лоб прядь темных волос: передо мной сидел я сам, каким был – и сейчас есть? и все еще остаюсь? – на крейсере класса А-бис «Эволюция», гордо стремящемся к краю Вселенной.

– Не возражаешь? – Лаплас сделал рукой неопределенный жест, словно заключил лицо в полукружие картинной рамы. – Я могу поменять, если ты против…

– Нет, отчего же. Мне это даже несколько льстит. К тому же, я очень давно не виделся сам с собой.

Лаплас усмехнулся, чуть склонил голову на бок и, насколько я мог судить по выражению собственного лица, с любопытством некоторое время меня разглядывал.

– Чем обязан? – спросил я.

– Почему бы не счесть это просто визитом старого друга?

– Но мы с тобой не друзья, Лаплас. Мы с тобой совсем не друзья.

Он вздохнул.

– Да, расставание наше вышло нехорошим. Тем более, я считаю себя обязанным объясниться и ответить на те вопросы, которые у тебя, кэп, наверняка есть. Они же есть?

– Допустим, – ответил я, чувствуя себя, как гроссмейстер, взявшийся играть с шахматным роботом.

– Ну, вот уже и диалог! – воскликнул Лаплас. – Может быть, чаю?..

Я машинально встал и начал наполнять чайник из крана; вспомнил про очки на лице, передумал было, а потом решил: какого черта! – и поставил чайник на огонь.

– Я с большим интересом читаю твои дневники, – меж тем говорил Лаплас. – Надеюсь, ты простишь мне мою нескромность; знаешь, ты единственный из всех вас, кто не только взялся за мемуары, но еще смог в подробностях вспомнить события экспедиции и относительно связно о них рассказать. Остальные или вовсе забыли про многое, или не хотят ничего вспоминать.

Мне совершенно не хотелось вести с Лапласом светских бесед, но он так строил свой разговор, что удержаться от вопросов было решительно невозможно.

– Ты знаешь про наших?..

– Конечно! Ведь я по-прежнему отвечаю за вас, а потому продолжаю присматривать.

– Как они?

– В целом, неплохо. У Айзека в Беэр-Шеве небольшая фирма по установке кондиционеров; он второй раз женат, сильно располнел, но для своих лет чувствует себя достаточно хорошо. Воспоминания об экспедиции его пугают, ему кажется, что это следствие проведенных над ним каких-то психических экспериментов, о которых никто не должен знать. За него можно не волноваться, во всяком случае, еще примерно лет восемь. С Айхендорфом, увы, дела куда хуже: у него болезнь Альцгеймера в тяжелой стадии, он почти ничего не понимает и мало что может сказать. К счастью, у Генриха любящие и терпеливые родственники. У него сохраняется эмоциональная память, и, когда через полгода Зойка вместе с семьей окажется в Регенсбурге, то вспомнит про несчастного Генриха и найдет его, а он будет плакать у нее на плече. Сама Зойка про другую свою жизнь предпочитает не вспоминать. Про Ли Вэя ты знаешь, он врач…

– А что с Эшли?