Сумерки разума (СИ)

Мы с Эдвардом вышли из дома, и я, прячась от дождя, почти сразу юркнула в его машину на первое сидение. Он подготовился, для меня тут работал обогреватель.

Едва он завел машину, я поняла, что всё это время у меня в голове вертелся только один вопрос. И я намеревалась задать его немедленно.

— Зверобой, вербена и папоротник. Почему ты не рассказал, что значит их аромат?

Эдвард словно окаменел. Мне не понравилась его лукавая, холодная улыбка.

— Старый волк приглядывает за дочерью лучшего друга, — мягко протянул он.

— Что значит этот аромат, Эдвард?

— Он способен отпугнуть охотника, вызывает неприятные рвотные позывы, способен охладить жажду упыря, — медленно выговорил он. — Но речь только о вербене. Зверобой и папоротник нанесенные на кожу сильно обжигают глотку, пить кровь почти невозможно.

Я ждала объяснений. Я ждала, когда он пояснит, какого черта он не пользовался этими запахами. Но Эдвард молчал. Ответ витал в воздухе, я просто не хотела осознавать его.

— Объясни, — потребовала я.

Эдвард вздохнул, покоряясь моему желанию столкнуться с ответом вслух напрямую.

— При мысли о том, что я перестану хотеть тебя съесть, мне становилось не комфортно. Я не мог есть тебя, но я мог ощущать аромат. Этот аромат — всё, чем я могу удовлетворить свой голод. Лишиться его было выше моих сил.

— Даже с риском убить меня.

— Да, — спокойно сказал он.

— Это значит, что рано или поздно… Ты понимал, что можешь не выдержать.

— Да.

— И был готов к этому.

— Верно. Но я не хочу этого. Просто этот запах — моя слабость. Я не способен от него отказаться, пока ты рядом. Я собирался рассказать тебе об этих травах после расследования, когда я должен буду уехать.

Я молчала.

— В дождь твой запах еще сильнее, — сказал он. — Джеймс точно на тебя клюнет. Помнишь инструкции?

— В точности.

Я не нервничала, и это казалось странным. Впрочем, мне уже некоторое время всё равно, останусь ли я в живых.

Небеса заворчали, сплотились тучами, нависли над городом, нагоняя ранние сумерки, так что на дороге уже горели фонари. В лучевых конусах света от фар стояла косая стена несильного дождя. По бокам машины раскачивали кронами, словно в болезненном трансе, из стороны в сторону деревья. Затем ненадолго кроны выпрямлялись, и особенно сильный порыв ветра склонял их еще ниже, рыча и воя в небесах.

Мы ехали к пляжу. Не к тому, где мы были с классом, а ближе к Форксу. Здесь мне бывать не приходилось.

Эдвард остановил машину резко, свернув ее чуть ниже обочины к деревьям, где просматривалась редкая тропа. С дороги в дождь эту машину никому не видно. Впрочем, тут никто особенно и не ездил. Он вышел из машины, и помог выйти мне. Я почувствовала, как мои кроссовки с толстой подошвой, тонут в мягкой почве с густой травой.

— Чёрт… Быстро идти не смогу, — предупредила я.

— Никто и не сказал, что тебе придется идти пешком. Я понесу тебя на спине.

— Ладно, — вздохнула я, — но имей в виду, обувь у меня грязная.

— Мелочи, — бросил он. — Держись как можно крепче. Ты не упадешь, потому что я подхвачу тебя быстрее, чем ты поймешь, что можешь упасть. Но всё-таки не разжимай рук.

— Ладно, — пожала плечами я.

Как это было опрометчиво с моей стороны. Я наивно обхватила его за плечи руками сзади и устроилась на его спине.

— Держись крепче, не жалей силы, ты и синяка мне не поставишь, — серьезно предупредил Эдвард. Я стиснула его плечи так, словно они из камня.

— Хотя бы так, — вздохнул он. — Хорошо бы рот тебе залепить, но уже времени нет. Надо спешить.

«А зачем мне залеплять рот?» — подумала я, а спустя секунду, чтобы не завизжать, вцепилась в его шею зубами…

Однажды мне приходилось ехать на мотоцикле на скорости более ста двадцати километров в час. Так вот это было не так страшно, потому что Эдвард несся гораздо быстрее. Я почти не чувствовала его тела, словно меня нес ветер. Легко и бесшумно. Мимо меня со свистом проносились ветви. Я зажмурилась, но во тьме и ветре не понимала, упала я, умерла или еще жива. Только его кожа под моими губами напоминала мне, что со мной пока всё в порядке.

То, как он двигался, было за гранью скорости, за гранью животной грации, за всеми возможными границами постижимого. Он несся призрачной стрелой, едва касаясь земли.

Наконец, я вынудила себя чуть приподнять голову и увидела, что лес кончился. Мы неслись по берегу вдоль бурлящего, черного океана, который слился для меня в вечное черное величественное ничто. Над головой танцевала гроза. Вспышки молний, как безумная иллюминация, озаряли первобытный, дикий мир стихии. И тогда место страху уступил восторг.

«Вот как они видят мир? Но это же…»

Они видели мир по-настоящему. Мир без страха смерти. Они видели мир, как его творцы, не скованные никакими оковами или слабостями. Они являлись этой молнией, этим океаном, этими камнями и деревьями. Эдвард был той самой стихией, сквозь которую несся, уверенно держа меня у себя на спине. Я перестала чувствовать страх, потому что знала точно — он и правда подхватит меня раньше, чем я смогу подумать о падении или слабости своих рук.