Сумерки в полдень

— Пожалуйста, пожалуйста…

Только Щавелев, знавший обоих, поднялся из-за стола и пошел им навстречу, откидывая ладонью густые седые волосы, свисавшие на лоб. Вместо военной гимнастерки, перетянутой широким поясом, черных галифе и высоких сапог на нем был темно-синий костюм, белая рубашка с галстуком.

— Вы почему же тут застряли? — с наигранной суровостью спросил Щавелев, до боли стиснув руку Антона. — Его ждут в Лондоне, а он здесь прохлаждается…

— «Прохлаждается»… — с усмешкой повторил Антон. — За всю мою жизнь я никогда не работал так много, не спал так мало и не питался так плохо, как в последние две недели.

— Да, Карзанову у нас порядком досталось, — подхватил Двинский. — Он получил у нас настоящую нагрузочку.

— А вы что же, не могли обойтись своими силами? — усмехнулся Щавелев. — Мало ли у вас людей…

— Людей у нас немало, и своими силами мы обходились и обходимся, — сказал Двинский. — Но у Карзанова случайно оказалась ниточка, которая помогла приблизиться к английскому посольству против воли и через голову враждебно настроенного посла.

— Молодец! — похвалил Щавелев и повернулся к Двинскому: — Не ожидал я, что его пустят в дело так скоро.

— Ничего не поделаешь, пришлось, — признался Двинский, не скрыв виноватого тона. — Как говорят военные, прямо с марша в бой. Ведь подготовленных дипломатических резервов у нас мало.

Щавелев согласно тряхнул седой головой.

— Да, пока у нас подготовленных резервов маловато.

Советник подвел Антона и Тихона Зубова к сидевшей рядом с профессором Дубравиным женщине и представил их, а им сказал:

— Антонина Михайловна… Одна из немногих женщин-дипломатов и мой старый-старый друг. Направляется из Стокгольма в Женеву…

Антонина Михайловна — вблизи морщины ее лица казались прочерченными глубже и резче, зато большие серые глаза — моложе — подала тонкую, украшенную золотым браслетом руку, сказав с той же благожелательной улыбкой:

— Рада познакомиться…

Профессор пожал руки своих бывших студентов молча, равнодушно.

Все уселись за стол, и, пока Елена Федоровна приносила большие тарелки с закусками, хлебом и бутылки с вином, гости разговаривали, трогая нетерпеливыми пальцами красивые тарелочки, поставленные перед каждым на дорогие салфетки. Антон прислушивался к разговору, постепенно, по отдельным замечаниям и репликам, догадываясь, как оказались здесь Дубравин и Щавелев. Они остановились в Берлине, как и Антонина Михайловна, по пути в Женеву, где открывалась или уже открылась сессия Лиги наций и где в ближайшие дни с нашей стороны готовился какой-то важный шаг. В Москве возлагали на этот шаг столь большие надежды, что поручили сделать его самому наркому. Нарком, как понял Антон, уже проследовал в Женеву, отдельные члены делегации, советники и эксперты задержались по разным причинам в Берлине, разбредясь вечером по домам друзей и знакомых. Щавелева и Георгия Матвеевича Дубравина пригласил Двинский: они знали друг друга с времен гражданской войны.

Сидевший напротив профессора Дубравина Антон пытался поймать взгляд маленьких и, как у Кати, черных глаз, улыбнуться и сказать: «Ну, вот видите, необходимость заставила и вас отказаться на время от науки. За что же вы сердитесь на меня?» Но профессор упрямо избегал смотреть на Антона, разговаривая с Щавелевым, Двинским, а чаще всего с Антониной Михайловной. Воспользовавшись паузой, возникшей в их разговоре, Антон спросил профессора, как поживают Юлия Викторовна и Катя. Тот ответил вежливо и холодно, как чужому: «Благодарю вас, хорошо», — и снова наклонился к Антонине Михайловне. Это намеренное пренебрежение задело Антона, и он, напомнив профессору его слова, что «не дело ученого заниматься политикой», спросил, кто или что заставило его изменить свои взгляды.

Дубравин, недовольно взглянув на него, буркнул:

— Никто меня не заставлял.

— Ну, это не совсем точно, — усмехнулся Щавелев. — Насколько мне известно, это — дело Курнацкого.

— А, кстати, Лев Ионыч не приехал еще? — спросила Антонина Михайловна.

— Приехал, приехал, — проговорил Щавелев таким тоном, словно хотел сказать, что было бы лучше, если бы тот и не приезжал.

— Лев Ионыч остановился у полпреда, — пояснил Двинский, — но сейчас он где-то в городе.

— Мой секретарь, приехавший сюда из Москвы, — заговорила Антонина Михайловна, — сказал мне, что Лев Ионыч носится сейчас с идеей какой-то активной коллективной безопасности. Что это такое?

Дубравин, на которого она взглянула, пожал широкими плечами, ничего не сказав. Двинский хитро улыбнулся и повел глазами в сторону Щавелева: похоже, он знал, о чем идет речь, и не одобрял эту новоявленную идею, но высказываться не хотел. Щавелев провел ладонью по волосам, опять нависшим над его морщинистым лбом, и наклонился вперед, чтобы видеть Антонину Михайловну.

— Это, как говорят у нас, тех же щей да погуще влей, — сказал он. — Та же коллективная безопасность, только с более активной, или, как говорит Курнацкий, «ведущей ролью» Советского Союза. Он считает, что нам нужно воспользоваться нынешней кризисной обстановкой, чтобы подтолкнуть Францию и Англию к действию.