Сумерки вождей

— Товарищи, каждый из нас, кто работает на местах, в массе, знает, что приходится сталкиваться с ужасающими картинами условий, в которых находятся наши товарищи-рабочие, и замалчивать этого нельзя, незачем. Наоборот, нужно вскрыть эту болезнь. Несмотря на все наше личное отношение к Владимиру Ильичу, — я думаю, что мы все в глубине души имеем к нему исключительное чувство, — несмотря на это, мы не можем не сказать, что его доклад мало кого удовлетворил. Ждали от него ответа на те события, которые происходят у нас в советской трудовой России, — события грозные, чреватые последствиями. Мы ждали, что в партийной среде Владимир Ильич скажет, какие меры ЦК принимает, чтобы эти события не повторялись. Но Владимир Ильич обошел вопрос о Кронштадте и вопрос о Питере и о Москве…

Коллонтай не понимала и не принимала происходивших в партаппарате перемен:

— Партия требует голого подчинения, механической дисциплины. А мы должны обеспечить широкую, развернутую демократию. Если партия не хочет превратиться в секту, оторванную от народа, надо признать право различных партийных течений на свободные дискуссии, дать им возможность защищать свои взгляды через массовую печать, выпускать любые «вредные» брошюры, как, например, моя брошюра «Рабочая оппозиция»…

Владимир Ильич отверг все критические замечания оппозиции и отстаивал право партии монопольно управлять всем и вся:

— Пока мы, ЦК партии и вся партия, будем администрировать, то есть управлять государством, мы никогда не откажемся от «перетряхивания», то есть смещения, перемещения, назначения, увольнения и прочего. Не надо теперь оппозиции, товарищи: не то время! Либо — тут, либо — там. И я думаю, что партийному съезду придется этот вывод сделать, что для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций! (Аплодисменты.) У вас есть желание дискутировать, но, кроме общих заявлений, вы ничего не даете. Вместо этого вы занимаетесь чистейшей демагогией… Это демагогия, на которой базируются анархистско-махновские и кронштадтские элементы.

Руководители партии никогда не видели Ленина таким разъяренным.

Его слова другие воплощали в жизнь.

Нарком юстиции с декабря 1917 года по март 1918 года левый эсер Исаак Захарович Штейнберг, совершенно отчаявшись, обратился к Ленину:

— Для чего же тогда народный комиссариат юстиции? Назвали бы его комиссариатом по социальному уничтожению, и дело с концом!

— Великолепная мысль, — моментально отозвался Ленин. — Это совершенно точно отражает положение. К несчастью, так назвать его мы не можем.

Без билета мы нули

— Слышали новый стишок, Владимир Ильич? — спросила секретарь.

Ленин вопросительно посмотрел на нее.

— А вот. — Она держала в руках свежий номер сатирического журнала:

Партбилетик, партбилетик,
Оставайся с нами.
Ты добудешь нам конфет,
Чая с сухарями.
Словно раки на мели
Без тебя мы будем.
Без билета мы нули,
А с билетом люди.

Дочитав, спросила:

— Правда, смешно? И похоже на правду.

Она не развеселила Ленина.

От желающих вступить в партию, стоявшую у власти, отбоя не было. Новые люди хлынули в партию. Но они не радовали вождя.

Слова Владимира Ильича можно было принять за жалобу:

— Новое поколение партийцев не очень ко мне прислушивается. Тут интрига сложная. Используют, что умерли Свердлов, Загорский и другие. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне… Это мне крайне больно. Но это факт… Новые пришли, стариков не знают. Рекомендуешь — не доверяют. Повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство. «А мы не хотим!»

— А что же делать?

— Ничего не остается, — бодрился Ленин, — начать сначала, боем завоевать новую молодежь на свою сторону.

Свободная камера на Лубянке

Неспешно, расхаживая по комнате, Сталин возмущенно внушал своим помощникам:

— Старики мешают новым кадрам продвигаться. В основном это эмигранты, которые полжизни прожили вне России. Эти люди на самом деле партии не знали. От партии стояли далеко. Их следовало бы назвать чужестранцами в партии… В партии нет порядка. А Владимир Ильич болен. Все вожди тянут в свою сторону. Превратились в удельных князей, у каждого свое хозяйство, и к нему не подступись. Надо заставить всех грести в одну сторону.

В стране Сталина практически не знали. В революционные месяцы и в годы Гражданской войны он был мало заметен. Но в качестве государственного чиновника оказался на месте. Видных большевиков вообще было немного, и в основном государственная работа у них не получалась. А Сталин принимал одну должность за другой и справлялся. Ему хватало для этого характера, воли и настойчивости.

В кабинет генерального секретаря ЦК вошел председатель ГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский. Сталин обратился к нему:

— Товарищ Дзержинский, вот мой помощник Григорий Каннер подал заявление − просит отпустить его на учебу. Что вы об этом думаете?