Сумерки жизни

Они, правда, не «призваны на войну», но они «призваны» всю свою жизнь, даже во время самого прочного, спокойного мира; они чинят крыши, трубы, с утра до вечера проделывают непонятные акробатические фокусы, которые вызывают у зрителя головокружение; глядя из противоположного окна, он ничего не платит, а только изрекает дешево стоящие истины: «Как это можно избирать такую опасную профессию? Ужасно!..» — Вы меня спросите, почему это они во время работы не опоясываются спасательными кушаками?! Потому что люди, которые с пятнадцатого года жизни до шестидесятого гуляют по испорченным крышам с целью заработать деньги, становятся фаталистами; они привыкают к той простой мысли, что вся жизнь вообще висит везде и во всех отношениях на одной, могущей порваться нитке. А на какой именно, это ведь воистину совершенно безразлично! Есть писатели, которые в этом случае стали бы описывать звучащую прелесть красок старой крыши. Я далек от этого, ибо не вижу этой прелести. Я закричал кровельщикам: «Сколько вы зарабатываете?!» — так как хотел позавидовать им, а не жалеть их сентиментально.

— Одну крону в час; в день, следовательно, девять крон! Вы, господин любопытный, платите столько за литр пива. Вы безопасно гуляете по вашему кабинету и напиваетесь вдобавок!

— Но разве я зарабатываю в час одну крону, я — писатель?!

— Какую жалкую профессию вы себе избрали?! Правда, здесь за то нет никакого риска!

«ПЕСНЬ ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЫ».

Большинство «особенных» женщин естественно мечтают о «рыцаре Тогенбурге» или «Вольфраме фон-Эшенбахе», о том, кто поет, сочиняет и обожает, и бывает счастлив этим. Что происходит в нем самом, им не интересно; они, ведь, слава Богу, его «эгерии». Они помогают ему, я не знаю в чем, они помогают ему... ах да, — восторгаться ими. Если он обожает их, не предъявляя со своей стороны никаких встречных требований, то это ясно доказывает, что они достойны обожания. Я далек от того, чтобы в наше испорченное, проникнутое натурализмом время не признавать этой благородной средневековой романтики; но я себя всегда спрашиваю, не будет ли удобнее для обеих сторон признать, что в целом это не более, как «раффинированная» затея под неверным заглавием: отсутствие эгоизма?! Женщина, которая обаятельна в разговоре, предпочтет всегда того, кому беседа с нею доставляет высшее, последнее блаженство! Дешево! Я, со своей стороны, отказываюсь от всякой беседы, но это только потому, что я действительно нахально отстал и необразован!

О РЕВНОСТИ.

Ревность — болезнь. Ибо, что бы это могло быть иное, если вдруг перестаешь ревновать, и становится «все равно»?! Я только не знаю, есть ли подобное состояние — здоровье, или это-то и есть болезнь, т.-е. ты становишься ослом?!

***

Ревность была бы высоко нравственным чувством, а не бесстыдным эгоизмом, если бы мы доподлинно знали, что именно этой женщине мы можем дать кое-что лучшее, более ценное, нежели дает тот, другой. Но разве мы это знаем?! Мы даже знаем, что это совсем не так!

***

«С сегодняшнего дня, с 7 часов вечера я больше не ревную, довольно, конец!» — решил измученный человек. И действительно, он этого добился. Потом он говорил: «Знаете, чего мне недостает при всех этих отношениях?! Ревности»!

ГЛУХАРЬ.

Страсть к охоте есть самое большое, самое ужасное, самое необъяснимое безумие из всех многочисленных форм человеческого безумия. Охотник, как бы это тебе понравилось, если бы в день твоей свадьбы «высшая сила» подкараулила тебя с ружьем в руках в каком-нибудь укромном месте и как раз в то мгновение, когда ты имеешь успех у твоей курицы, pardon, у твоей жены, она бы тебя пристрелила?! Что тебе из того, что философы, которые все понимают, т.-е. ничего не понимают, говорят, будто это «самая прекрасная» смерть?! Я надеюсь, что ты этого приговора не подпишешь и предпочтешь в этот момент прожить немного дольше!

Я сам в Рейхенау, в лесах Шнеберга, часто подслушивал, наблюдал, как токуют глухари и тетерева. Я, правда, был изумлен, что ради женщины, pardon, курицы можно так страстно «токовать», но мысль пристрелить, вероятно, сумасшедшего глухаря именно теперь, прежде, чем он достиг свой цели, никогда не приходила мне в голову. Как можно убивать кого бы то ни было посреди его любовного занятия?! Нужно, по крайней мере, подождать, пока он окончит!! Тогда и ему может показаться, что в жизни больше нечего терять. Он может спокойно умереть!

ПЕЧАЛЬ.

Твоя печаль о том, что ты мне не вполне нравишься, приближает тебя ко мне!

Вопреки твоему и даже моему желанию.

Это не придумано тобою искусственно, чтобы тронуть меня. Ты это знаешь, ты чувствуешь, в тебе есть сила, мужество, гениальность предоставить меня другим, красивым, обаятельным!

Как же могла ты, бедная, начать борьбу с моими глазами, опьяненными красотою, да, жаждущим красоты, преданными красоте; как могла ты?!

И все же ты покоряешь меня, потому что ты идеально, беззаветно отдаешь им меня, хотя я ими, благодаря этому, еще не владею.

И ты не думаешь: «Может быть, он ко мне вернется!»