Читаем Сумерки жизни полностью

Сумерки жизни

И что это было бы за возвращение, если я вернусь к старой, надежной фирме только по той причине, что дела мои плохо идут?!

Нет, в твоем душевном складе мне нравится одно:

На улице на тебя может упасть кирпич, но неужели ты будешь всю свою жизнь серьезно волноваться и тревожиться по поводу вещей, которые нельзя предвидеть?!

Видишь, твоя благородная покорность судьбе трогает меня, в этом пустом движении страстей и желаний и трусливо гениальных соображений других.

Твоя судьба благородная покорность?

Если бы ты сама считала это удачным маневром твоей души, чтобы тронуть меня, то и это было бы для меня большим доказательством, чем так называемая «любовь»!

И потому — а что, если я, дорогая, трогательно поблагодарю тебя за то, что ты меня освобождаешь?!

МОРЕ ЖИЗНИ.

Я хочу, я должен уйти от тебя, и не могу.

Ты самое прекрасное, самое нежное, самое благородное, самое преданное, самое скромное, самое чуткое создание.

И все же я нуждаюсь в другом, еще неведомом.

Мне нужно, чтобы душа устремилась снова в бури незнакомых морей.

Мы будем снова мечтать о руке, которая прячется, когда мы хотим коснуться ее с нежностью!

Мы хотим тосковать о руке, которой нельзя никогда, никогда коснуться!

И эта тоска будет нежнее прикосновения руки, которой никогда нельзя коснуться!

СУЩНОСТЬ ОТНОШЕНИЙ.

— Мэди, какого мороженого ты хочешь, ванильного или малинового? — «Пожалуйста, если ты так любезен, ванильного». — Кельнер, принесите малинового мороженого!

В сущности оно всегда так бывает.

МОИ ФИЛЬМЫ.

Я видел госпожу Морена в «Белов Розе» и недавно в пьесе «Шелест в горах». Она самая лучшая, самая модная, самая молчаливая, самая нежная, самая трогательная из всех! У нее одной «говорящие глаза»! Только она одна может заменить нежным, тихим жестом презренное слово. Она играет «разбитые женские сердца»? Нет, она сама такова! Как она входит в комнату, покидает ее, как она в последний раз закрывает тихо дверь, как она дрожит и падает; всю «судьбу» нежной женской души она переживает и чувствует. Как будто сфотографирована ее собственная благородная внутренняя жизнь. Ее глаза, ее руки, ее пальцы — самое совершенное, что может быть здесь на земле. Только такие женщины могут, должны, имеют право изображать особые судьбы в жизни души, потому что другим нельзя верить при всем желании! Ее образ словно мимоза, словно облик эльфа, гибкий, болезненный, колеблющийся между жизнью и угасанием! Когда она вечером, в бальном платье, крадется из отеля в горах к деревянному мосту, нависшему над горным ручьем, чтобы посмотреть на горы, где она находит «нечто другое», чем то, что имеет в своей салонной жизни, когда она своими нежными руками опирается на перила, она так полна, так полна рыдающей тоски... Конец второго акта!

СОВРЕМЕННОЕ ЛЮБОВНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ.

Я люблю тебя, Паулина, потому что ты спишь ночью при широко раскрытых окнах и вдыхаешь в себя воздух свежего сада.

Я люблю тебя, потому что ты носишь полуботинки во всякое время года, в дождь и снег.

Я люблю тебя, потому что ты переносишь сквозняк, тебе на нем хорошо!

Я люблю тебя, потому что teint твоего лица, подобный цвету яблони, ты моешь мягкой водой и дешевым, нежным, миндальным мылом, по 50 геллеров за кусок!

Я люблю тебя, потому что над твоей кроватью на простом, узком, деревянном ящике стоит в кожаных синих переплетах полное собрание сочинений Кнута Гамсуна!

Я люблю тебя, потому что ты понимаешь меня, потому что ты понимаешь самое себя, деревья и цветы, и Франца Шуберта, Гуго Вольфа, Иоганна Брамса, и всех красивых кошек, лошадей, птиц, рыб... и священное бремя одиночества!