Сумерки жизни

Большинство молодых стройных женщин думает, что они представляют собою «П. А. тип». И хотя во всех отношениях о них заботятся и берегут их, все же это поднимает их уверенность в себе и изменяет в каком-то отношении их жизненный тонус. Но они не подозревают, какова для художника мистическая притягательная сила движения плеч, движения рук, манеры сидеть, нагибаться, какова сила мистического взгляда мечтательных, смотрящих в пространство, нежных глаз! То, что вечно влечет, трогает, пробуждает глубокую симпатию, это не одна мило-привлекательная внешность, это таинство бессознательной гениальности движения или покоя, побуждающее мужчину бессознательно «пасть ниц» и «молиться». Сами по себе они, конечно, милые, нежные создания, но это не искупает еще того чувства, которое двигает нами, когда мы бежим ночью домой, чтобы принести им любимую папиросу.

Наших «романтических чувств» они не искупают, не создают готовности пожертвовать собою хотя бы на один час ради себя самого. Они очень милы и верны тому, кто заботится о них с нежностью, но они не чувствуют таинства своей притягательной силы. В их обеспеченной жизни нет «идеального подъема», в них нет «поэтического романтизма», им недостает этого, как легким недостает кислорода; они живут, но благородной эмоции, могущей превратить их в подвижных кошечек, в них нет. При всей благодарности за то, что дано, в них живет вечно гнетущий вопрос: «Боже, неужели это уже все?!» Они живут под давлением удовлетворенных и приятных потребностей, но «Юхге!» пастушек, поднимающихся на горные пастбища, в них нет. Их дни проходят беззаботно, равномерно, и старость их не удивляет, потому что они ее предвидят все время. Тот, кто спрятал бы салфетку, которой они вытирают свой ротик, тот омолодил бы их, оживил. Но к чему?!? К чему осложнять жизнь?! Нарушать удобный покой?!? Разве нужно быть всегда молодым и свежим, ведь можно стать степенным и благоразумным... «Мне нужен, вероятно, Карлсбад, Мариенбад, Теплиц, Франценсбад, Наугейм!» Нет, тебе нужны: тоска, меланхолия, надежда и ожидание, благородное самозабвение. Оставим это. Не каждая решается внести в свою душу беспокойство. Это рискованно и неудобно. Обеспеченный покой это тоже нечто вроде здоровья, хотя это и нездорово! Плясать пляску жизни, ведь это небезопасно и утомительно! Гораздо безопаснее, особенно для других, сидеть в удобном кресле и читать хорошую книгу. Для «пляшущих, прыгающих, постоянно стремящихся душ» необходимо много исключительных и даже гениальных предпосылок. Мы идем своей дорогой, исполняем разнообразные поручения; беседуем с тем или другим и тихо говорим своей романтической душе: «Милая, предоставь это, пожалуйста, другим, для тебя, к сожалению, и слава богу, нет опасных проблем. Да будет твоим жизненным девизом порядок!»

СЛОВА.

«Да, она кандидатка на самоубийство» — это одно из самых страшных слов буржуазного общества. Если кто-нибудь, вследствие всех разочарований этой «несвятой», варварской, ненужно жестокой жизни, теряет наконец, против своего желания и воли, охоту существовать, тогда буржуазное общество, в отместку за то, что оно само переносит этот свинушник «жизни» удобно, просто и покорно, как вполне естественную вещь, дает ему или ей почетное звание: «Да, она кандидатка на самоубийство, она не доросла до требований этой жизни!»

Она, слава богу, создана иначе!

Она не позволяет гнуть и ломать себя по «Экономическим» или «социальным» мотивам, нет, она внутренно восстает с плачем или без слез, и отказывается прилично, благородно от того, чтобы как-нибудь войти в ряд и подчиниться порядку, к которому она ведь, слава богу, и не принадлежит!

Горе тем, кто в какой-либо форме уступает. Бог, природа и внутренняя судьба карают немилосердно, хотя бы лишь через десятки лет, за их вероломное отступление от своего жизненного идеализма! Они погибают, не замечая того; их покинутые жизненные идеалы душат их медленно, незаметно и никто, кроме поэта, не видит, отчего они стареют, падают и погибают!

ПЕРЕЖИВАНИЕ.

Каждому человеку его восприятие жизни кажется самым необыкновенным в этом и без того изумительном мире. Но когда, занятый воспоминаниями о каком-либо выдающемся событии своей жизни, романтически разукрашенном, он начинает рассказывать, то невольно замечает, что это не производит никакого впечатления не только на других, но и на него самого. А потому он начинает входить в неприятный, горячий, навязчивый экстаз по поводу ничего не стоящего, ничего не говорящего отдельного случая из ничего не говорящей совершенно изолированной жизни. Вместе с тем он замечает, что все это для всех, а, главное, для него самого, ничего не значащее событие, несвойственная каждому прирожденная мания величия в течение бледных лет превратила его в нечто «исключительное в жизни». И он старается, какой бы то ни было ценой, внушить это другим!

ОБЩЕНИЕ.