Сумерки зимы

— Семьи наших пациентов иногда предпочитают сами обставлять палаты. Не могу сказать, делается это ради них самих или ради пациентов, но эта палата совершенно точно любимая у всех нас.

— А этот свет сверху…

— Там оборудованы лампы, — объяснила Меган Страуб. — Даже если погода хуже не придумаешь, здесь светло, как в солнечный день.

— Недешевое удовольствие.

— Ее счета всегда оплачиваются без задержки, как я понимаю, — сдержанно ответила доктор Страуб, подошла к кровати и улыбнулась неподвижной пациентке. — И когда мы хотим испробовать новый подход, который может обойтись чуть дороже, проблем не возникает.

— Не сомневаюсь, подполковник Эммс весьма великодушен, — сказал Макэвой, наблюдая за лицом Страуб.

— А вот это не в моей компетенции, — сказала она с улыбкой.

Макэвой подошел к кровати и осторожно склонился над спящей Энн Монтроуз — точно в бездну заглянул. Идеальная ухоженная кожа. Ни морщинки на лице. Блестящие волосы.

— Она словно…

— Спит? Да. Близким это труднее всего принять. Они оплакивают того, кто все еще с нами.

— А Энн еще с нами? — Он понизил голос до шепота: — Она может вернуться?

— Некоторых мы возвращаем. Не всегда в точности такими, какими они были прежде, но порой возвращаем.

— И Энн?..

— Надеюсь, — вздохнула Страуб. — Хотелось бы мне познакомиться с ней. Судя по истории болезни, у нас немало общего, хотя, боюсь, та работа, которую Энн выполняла за границей, выше моих сил.

— Вы знаете о ее благотворительной деятельности?

— Я лечащий врач, — подняла брови доктор Страуб, — и я должна делать все возможное, чтобы добиться отклика.

— И вы беседуете с Энн о том, кем она была прежде?

— Кем она остается, — резковато поправила Страуб. — А в чем, собственно, дело, сержант?

Макэвой собрался успокоить ее заученной скороговоркой о стандартных процедурах и обычной полицейской рутине, но в последний миг передумал.

— Думаю, кто-то убивает людей, выживших после нападений и катастроф, — сказал он, — и, думаю, это имеет какое-то отношение к Энн.

— Вы считаете, ей может что-то угрожать?! — Переменившись в лице, Меган Страуб безотчетно вскинула ладонь ко рту.

— Это не исключено.

— Но…

Макэвой лишь плечами пожал. Он слишком устал, чтобы вновь разматывать цепочку догадок, приведших его в мир доктора Страуб.

— Ее часто навещают?

— Мать. — Голос докторши еще нервно подрагивал. — Изредка сестра. Конечно, здесь бывают врачи со стороны, студенты…

— Я слышал, она была помолвлена.

— Да. Когда Энн перевели в нашу клинику, с ней поступили и личные вещи. Я много общалась с семьей, чтобы разобраться в деталях ее жизни. Она была влюблена в солдата, которого встретила в Ираке. Насколько я помню, он служил в полку капелланом. Сильное чувство, похоже. Жаль, что эта связь была так беспощадна разорвана.

— И все эти сведения вы используете в терапии, верно?

— Все, что только можем.

Макэвой оглядел книжные полки:

— Читаете ей вслух?

— И это тоже, — кивнула доктор Страуб. — Женские романы. Поэзию. Разговариваю с ней о политической ситуации в Ираке.

Недоумение на лице Макэвоя заставило ее улыбнуться.

— Мы используем все, что может ее заинтересовать, сержант. Этажом выше лежит пациент, который, по-моему, отдаляется все дальше, если не рассказывать ему, как сыграли «Шеффилд Уэнсдей». Наши пациенты остаются людьми. Просто они попали в западню, оказались заперты в камере своего сознания. Мы пробуем все, чтобы подобрать ключ. Пытаемся распутать этот узелок, сотворить чудо…

Макэвой провел языком по пересохшим губам. Снова посмотрел на женщину в кровати. Закрыл глаза. Вгляделся внутрь себя. Скрипнув зубами, вдавил массивный кулак в лоб, будто пытаясь ухватить ниточку, которая совсем рядом…

— Сержант, вы в порядке?

У него потемнело в глазах. Комната начала раскачиваться. Ноги сделались ватные, словно не способные удержать груз его скачущих мыслей.

— Подождите здесь, — встревоженно сказала доктор Страуб, помогая ему опуститься на пол и привалиться к стене. — Я принесу воды.

Стукнула дверь, и Макэвой остался наедине с женщиной в коме. Его могучее тело поникло — вылитый ребенок: ноги вытянуты на деревянном полу, тяжелая голова бессильно свесилась на грудь.

Он собрался и поднял голову. Сфокусировал взгляд на книжном стеллаже: романы, поэтические сборники, сказки, мифы.

Протянул руку, наугад снял с полки томик.

Название расплывалось перед глазами. Он сморгнул. Сосредоточился.

Библия.

Он тихо рассмеялся и открыл книгу.

Страницы осыпались точно жухлые листья. На коленях Макэвоя лежала горка из разорванных листков. Он с изумлением перевел взгляд на пустую картонку раскрытой обложки.

Яростно неровными буквами там были написаны три слова, многажды и с силой процарапанные в бумаге, — с силой достаточной, чтобы вспороть человеческую плоть.

НЕПРАВЕДНОЕ РАЗМЕЩЕНИЕ ЧУДЕС

И посреди этой мантры, в хаосе злобных букв и взбесившихся каракулей, — библейский текст, вдавленный в картон все той же разъяренной рукой: