Сундук мертвеца. Короткий роман Александра Кустарева

Публикация в «Авроре» как будто бы должна была привлечь к моему изделию больше внимания. Но это тоже оказался холостой выстрел. Я понял почему значительно позже. В конце 90-х годов я пару лет поддерживал отношения с Самуилом (Саней) Лурье. Это не были близкие отношения, но вполне взаимно-уважительные и не лишенные некоторой содержательности (для меня по меньшей мере). Я дал ему почитать свое изделие (в первом израильском издании). Он отозвался, хотя и без восторга, но вполне одобрительно, и было видно, что эта вещица никак не оставила его равнодушным. Попутно он, внимательно следивший по долгу службы за «литературным процессом», выразил некоторое удивление, что она не попадалась ему на глаза. Он спросил, была ли она опубликована где-то еще. Я сказал: в журнале «Аврора». Ага, сказал он, теперь я понимаю, почему я это не читал. Из чего я понял, что «Аврора» не была журналом, который полагалось читать тем, кто принадлежал к литературному эстаблишменту. Voil?. Еще одно подтверждение тому, что выбор чтения сильно зависит от социальных симпатий и антипатий к авторам. Так работает литературный базар.

Первым на мое изделие откликнулся Юра Колкер. Мы не были тогда знакомы, хотя и принадлежали к одной и той же клике (тусовке) вокруг журнала «22» во главе с Ниной и Сашей Воронель, Рафой Нудельманом и Мишей Хейфицем. Затем еще один израильский еженедельник (не помню название) поместил рецензию. Но ее написал мой тогдашний (и до сих пор) лондонский друг-приятель Эдуард (Эдик) Гурвич, а редактором еженедельника была тоже тогдашняя моя подруга Нелли Гутина. И еще один отклик удалось протолкнуть в «Литературную газету» Екатерине Ушаковой. Нетрудно заметить, что все это происходило, как говорится, «между друзьями и родными кролика» (А. Милн), то есть по блату. Что поделаешь, так работает литературный базар.

И если уж этот «базар» упомянут, то вот еще один красочный пример его практики. Роман «Разногласия и борьба» имел в русской литературе конца 90-х неожиданный неслабый, но необъявленный отзвук. Автор другого романа Анатолий Найман читал мое изделие, и я могу показать пальцем в его тексте три-четыре детали, которые определенно на это указывают. Но даже без этих полновесных улик это бросится в глаза любому, кто не поленится прочитать оба изделия. В них изображена одна и та же социальная среда, что само по себе тривиально, поскольку мы оба в ней выросли и оформились. Хотя мы были едва знакомы, то есть были представлены друг другу в абсолютно формальной ситуации и имели двухминутный разговор, общих друзей-приятелей у нас было множество (один из них, Фима Славинский, и указал мне на роман Наймана; без него я никогда бы о нем не узнал). Но оптика у нас была совершенно разная и результат разный. А. Найман не поднялся выше брюзгливого сведения счетов со своими братьями по классу и близкими друзьями, назвав даже по именам несколько человек, Миша Мейлах (со слов того же Славинского) за это даже дал ему прилюдно по морде. Поделом. Найман написал фактически обыденный мемуар. А я нарисовал чисто графический портрет всей среды, то есть всего «класса», или лучше сказать сословия, не имея в виду никого конкретно, или, если угодно, имея в виду всех, включая самого себя. И не сказал ни одного плохого слова в адрес главных персонажей своего повествования. В результате сочинение А. Наймана — заготовка, наполненная ничтожным компроматом, а мой текст — ювелирное изделие. От более подробного сопоставления этих двух текстов я воздерживаюсь, так как это займет много времени и лишит пытливого независимого читателя-критика удовольствия самому сделать это сопоставление.

О других пбличных откликах на мое изделие я ничего не знаю, хотя до меня доходили слухи, что в питерской прессе оно несколько раз упоминалась, но скорее всего односложно.