Супер «горничная»

Едва сдержалась, чтобы не закричать. А в душе уже билась паника в предчувствии того, что мама скажет дальше.

— Так надежнее и сохраннее. Никогда не любила хранить деньги дома, — отозвалась мама.

— Тогда придется снять их, — категорично заявила я.

— Не получится.

— И почему же? — приблизилась я к ней и загородила собой телевизор.

Достала! Достали ее равнодушие и желание заниматься только собой, как и думать только о себе! Да она и моего присутствия в доме практически не замечала, как и не интересовалась моими делами. В последнее время она настолько изменилась, что я перестала узнавать в ней свою мать.

— Алиса, ты мне мешаешь…

— Почему нельзя снять деньги?! — перебила я ее, не двигаясь с места.

И плевать я хотела, что мешаю ей смотреть этот чертов телевизор! Впервые в жизни мне хотелось поколотить собственную мать, а в душе вспыхивало пугающее чувство, очень похожее на ненависть.

— Потому что я положила их на такой счет, с которого нельзя снимать, — посмотрела она на меня, и в глазах ее я прочитала упрямство.

— Тогда, сними деньги с другого счета, с вашего с папой общего.

На секунду мама замялась, а потом вздернула подбородок и заявила:

— Этого счета больше нет, я его закрыла.

— Как? А деньги?..

Я растерялась до такой степени, что не могла подобрать слова. И паника нарастала с неимоверной силой — догадывалась, что последует дальше.

— Деньги я переложила на новый счет. И ими тоже нельзя воспользоваться, как ты понимаешь. Оставила небольшую сумму на пропитание…

— Мам, нам нужны деньги на лечение папы…

— Я не позволю!.. — взвилась мама как пружина из кресла и подлетела ко мне. — Я не позволю спустить все наши деньги на его лечение! — прошипела она мне в лицо. — Он нас по миру пустит, неужели ты не понимаешь? А на этом счете за год набегут приличные проценты, на которые мы сможем жить…

— А как же папа? — сама едва расслышала собственный голос, а от мамы даже попятилась, такой страшной она мне сейчас казалась. — Это же и его тоже деньги.

— Папа… не волнуйся, в больнице ему не дадут умереть, — фыркнула мама и вернулась в кресло — к своим чертовым семечкам.

Я же уже едва стояла на ногах, осознавая вдруг всю степень ее нравственного падения и равнодушия ко всем вокруг, кроме себя. И это моя мать! Даже примерно не могла предполагать, что она может так себя повести.

— Мам, ты его любила когда-нибудь? — через силу поинтересовалась, хоть говорить и получалось с трудом. Да мне и смотреть-то на эту женщину было противно. И как-то резко перехотелось называть ее своей матерью.

— Нет любви! — зло отозвалась она. — Есть жизнь, которую я не хочу превращать в выживание и борьбу с вечной нуждой. Чего и тебе не советую, кстати. Найди себе богатого мужа, возраст у тебя уже более чем подходящий. Да и я еще не старая…

— Мам, дай мне денег, — сделала я последнюю попытку.

— Тебе нужны деньги? — посмотрела она на меня с насмешкой. — Так найди их. Возьми у своего… как его? Савелия, кажется. Он от тебя без ума — видела, как он на тебя смотрит. И деньги у него, кажется, есть. Лови момент, доченька, не упусти свою удачу. А я тебе в этом помочь не смогу, уж извини.

Не меньше часа я рыдала в своей комнате, заглушая надрывные звуки подушкой. Пыталась со слезами выплеснуть все то горе, что разрывало душу. Обида, злость, ненависть, разочарование… Чего там только не было. Но выплеснуть все не получилось, а головная боль явилась последствием истерики. И именно в этот момент позвонил Савелий.

— Привет! Как дела? — привычно поинтересовался он.

Звонил он мне каждый вечер, невзирая на то, что виделись мы с ним каждый день. Я продолжала заниматься садом и оранжереей, а от уборки в доме он меня освободил. Каждый день приезжала к нему во второй половине дня и оставалась на пару часов, пока не заканчивала работу. Разговаривали мы мало, когда он выходил ко мне из дома. В остальное время он тоже чем-то был занят. А потом я уезжала, и вечером Савелий звонил. Странным образом, но по телефону общаться получалось легче. Может быть, потому что делали мы это перед сном, когда уже ни у меня, ни у него не оставалось никаких дел. Но вживую он избегал со мной общения, и я не могла этого не чувствовать, как и не думать, что так даже к лучшему. А по телефону он становился тем Савелием, с которым случайно познакомилась когда-то — смешливым, дурашливым и неунывающим. Если честно, я скучала по нему такому, но даже себе в этом не признавалась.

— Нормально, — отозвалась я и с ужасом поняла, что голос прозвучал, как у умирающей, а букву «н» я проговорила в нос, который от слез совершенно перестал дышать.

Повисла ожидаемая пауза, а потом Савелий проговорил:

— Ты плачешь?

— Нет… уже, — добавила, понимая, что скрывать глупо.

— Что случилось?

— Долго рассказывать, — вздохнула я.

И снова пауза, на этот раз короче первой.

— Я сейчас приеду.

— Поздно уже…

— Через десять минут выходи, подниматься к тебе не буду.

Да и не надо — это уж точно! Ни к чему ему пересекаться с женщиной, что смотрела телевизор в гостиной, и которую отныне я не могла заставить себя называть матерью.