Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала

Павлов раздумчиво разглядывал его, как рассматривают загадочную картину, и только теперь начинал понимать, в чем была притягательность разведчика-нелегала Иосифа Григулевича, почему души латиноамериканцев и итальянцев с югославами были распахнуты перед ним: он покорял их своим отношением к ним, своим умом и глубиной познания и понимания их проблем.

Пропустив мимо ушей то, о чем говорил раньше Григулевич, Павлов прервал его:

— Скажи честно, Иосиф, о чем конкретно ты намереваешься писать?

Григулевич задумался, уносясь своими мыслями в страны американского континента — в Гавану и Буэнос-Айрес, в Монтевидео и Рио-де-Жанейро, в Сантьяго и Ла-Пас, в Мехико и Сан-Хосе, в Лиму и Боготу.

— Я буду писать о том, о чем лучше меня никто в Советском Союзе не знает и никогда не знал. Я расскажу советским читателям о красоте и темпераменте бразильянок и костариканок, о мексиканской и перуанской кухне. О национальных обычаях кечуа и майя, об искусстве аборигенов — белых туземцев… О манерах уругвайцев и боливийцев… О сдержанности чилийцев и культуре аргентинцев. И, конечно же, о прошлом и настоящем народов тринадцати стран, в которых мне посчастливилось работать.

— Я рад за тебя, Иосиф, и уверен, что ты сумеешь так же быстро и удачно адаптироваться в Советском Союзе, в котором предстоит тебе проявить себя на новом поприще. Главное для тебя сейчас и потом, — не расшифроваться, суметь сохранить тайну о своей нелегальной работе «в поле».

Иосиф укоризненно посмотрел на него, но ничего не сказал в ответ и, посчитав что разговор подошел к концу, молча поднялся и вышел из-за стола со словами «позвольте мне откланяться».

Павлов тоже встал.

— Вижу, Иосиф, ты сильно обиделся на разведку.

— На разведку — нет, я ей благодарен за то, что она сделала меня таким, какой я есть сейчас. А вот на ее руководителей появилась обида. Мне жаль, что в ее руководстве есть люди, которые завидуют чужим успехам. Это не делает им чести. И хотя вы лично считаете меня асом, я сейчас убедился, что асом быть опасно. Ас всегда между двух огней. Его бьют и свои, и чужие. Чужие бьют, потому что слишком опасен, а свои — чтоб не выпендривался и не вылезал вперед всех. Да, лучше всего быть средненьким. Так оно спокойнее…

Понимая, что уже отрезан от всего, с чем была связана его жизнь и работа в странах Латинской Америки и Европы, и что никаких теперь дел с разведкой у него не будет, Иосиф, не обращая внимания на Павлова, словно его и не было в комнате, молча направился к выходу.

— Куда же ты, Иосиф? — окликнул его Павлов. — Подписку-то забыл написать?

Григулевич остановился, повернулся и, наморщив лоб, несколько секунд смотрел сквозь Павлова, потом спросил:

— Что я должен написать?

Павлов подал ему чистый лист бумаги.

— Что никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не будешь никому рассказывать о своей работе за кордоном.

Скептически приподняв бровь, Иосиф неохотно вернулся к столу.

— Ну вот, опять мне придется оглядываться всю оставшуюся жизнь. Даже и на «гражданке» вы загоняете меня снова под панцирь секретности, не даете мне стать свободным человеком.

— Перестань, Иосиф. Свободу у тебя никто не отнимает. Живи, твори и не обращай ни на что внимания… Реализовывай свой талант в полной мере. А если тебе будет трудно и потребуется в чем-то помощь, — с грустью в голосе продолжал Павлов, — то помни всегда, что у тебя есть друзья в разведке.

При этих словах Иосиф саркастически улыбнулся и сказал:

— Это при большом успехе всегда много друзей, а при неприятностях и неурядицах их не сразу найдешь.

Павлов видел и понимал, что Григулевич только бодрится, старается не подавать виду и потому делает улыбающееся лицо, когда на душе скребли кошки. Иосифу действительно было трудно переносить жестокую несправедливость отлучения от разведки, но он умел держать себя в руках.

Написав все, что требовал Павлов, Иосиф в сердцах отодвинул от себя подписку и с возгласом «Все! Аминь!» вышел из-за стола, приговаривая:

— М-да! Я-то думал, что нам с Лаурой дадут еще лет десять поработать в разведке… Ан нет, по чьей-то сумасбродной воле мы оказались всего лишь ненужным отработанным материалом.

В горле у Григулевича так пересохло, что голос его стал ломким. Да и на душе было неспокойно: что он теперь скажет Лауре?

Павлов, словно угадав его мысли, начал успокаивать:

— Не принимай близко к сердцу, Иосиф, со временем все образумится и станет на свои места. — Он старался говорить сочувственным голосом, но слова не шли мягкой ласковостью, они то и дело дробились и дрожали от его искреннего сожаления, что из разведки уходил сравнительно молодой еще классный и неповторимый нелегал, перед которым «многие из нас, можно сказать, сущие карлики». — Поверь мне, Иосиф, все у тебя сложится так, как ты захочешь! Ты же везучий человек! Ну а если будут какие-то проблемы, дай мне знать.

— Проблемы? Таких проблем, которые теперь возникнут у меня, вам не решить, Виталий Григорьевич, — ответил Иосиф, не глядя на Павлова. Потом добавил, возможно для самого себя: — Не хочу я больше ни о чем говорить и ничего слушать.