СУПОСТАТКА

Раиса Федоровна выпрыгнула на ствол, напряглась, оскалившись. От молодец,

умница, защищаешь свой кусок мяса... Дрянь бесхвостая, будь хоть чуточку благодарной:

перегрызи мне горло... не хочу видеть вашей делѐжки...

Я закрыл заполнившиеся слезами глаза. В голове, как в пустой бочке, загудело, и

этот гул поглотил все звуки. И хорошо: слышать, как Раиса Федоровна будет отстаивать

свою добычу, не желаю...

На веки, не потерявшие чувствительность, что-то капнуло - раз, другой, третий...

Дождь начинается? Небо решило оплакать мою кончину?

Вслед за каплями, по векам больно ударил порыв горячего ветра. Пожар? почему не

чую запаха дыма? А что я вообще чую?

Приоткрываю глаза, и сквозь пелену слѐз, с трудом различаю: надо мной

склонилось чудище. Если б мог, наверняка закричал бы от ужаса.

Новый жаркий порыв, - но это не ветер, - это чудище дышало прямо в лицо. Слѐз

частью смахнуло, частью высушило, и я увидел над собою... Настю.

Господи, у меня даже сил не было обрадоваться! Вновь обильно заструились

слѐзы.

Настя обдала моѐ лицо горячим влажным дыханием, а в следующую секунду

началось невероятное.

Склонив голову до самой земли, Настя осторожно просунула рога между моей

грудью и стволом, медленно стала его поднимать. По мере удаления ствола, мне

почудилось, что вместе с ним утягиваются последние ниточки моей жизни...

... провал в бездну...

... и взлѐт через вечность...

Похоже, глубокая ночь. Небо подѐрнуто дырявой дымкой, но светло: в прорехи

просовывался любопытный месяц. Он поднялся повыше и висел почти надо мной.

Слух и зрение остались прежними, добавились слабенькие ощущения тела, вернее,

боль, которая окантовывала его.

Ломаным скелетом белело дерево чуть в стороне. Непостижимо, как Насте удалось

не только приподнять его, но и сдвинуть!

Очевидное невероятное продолжалось: по бокам лежали телята и грели меня

своими тѐплыми спинами.

Я скосил глаза, глянув на своѐ распростѐртое тело, и обнаружил, что совершенно

голый. Либо, сбив меня с ног, дерево сучьями сорвало примитивные шорты, либо уже

когда Настя отодвигала его.

49

По мне, как по бревну, мягко ступала Раиса Федоровна и... зализывала раны,

царапины.

"Раечка... прости меня! Прости, что обидел, подумал о тебе плохо... Боже, родные

мои, как же я отплачу за ваши участие и заботу?.. Только бы встать, только бы

оклематься..."

Я вновь расплакался, вглядываясь в силуэт Раисы Федоровны. А Раечка увлечѐнно

массировала, совсем как домашняя кошка, места ушибов, покалывая их коготками...

... и снова стремительное падение в пропасть...

... и такой же стремительный взлѐт...

Я полностью ощущал своѐ тело! Дышалось с трудом, но это потому, что на мне,

вытянувшись во весь рост, распласталась Раечка. По бокам, стиснув меня, лежали

Антошка и Наташка, в головах - Настя, согревая мне лицо дыханием.

Светало. Небо затянуто плотной серой пеленой. Свежо, у меня буквально

заледенели свободные ступни.

Во рту сухо, даже саднит, губы слиплись, точно смазанные клеем.

Пробуя, шевельнул руками. Действуют!!!

И тотчас всѐ пришло в движение: вопросительно мукнула Настя, мягко сползла с

меня Раечка, фыркнув, телята завозились, бормоча.

Упѐрся ладонями в землю, стал медленно подниматься. Ура-а! Позвоночник

функционировал, правда, затекла спина от долгого лежания, но поднимался я без болей.

Вскочили телята, поднялась Настя.

Одеревеневшие ноги не пожелали меня держать: ничком стал заваливаться. И

непременно рухнул бы, но Настя предупредительно сунулась мне подмышку - обхватил

еѐ шею, удержался.

-…с-спасибо...- с трудом разлепил губы, ткнулся мокрым лицом в еѐ скулу. -

Спасибо, девочка...

Так, полувися на шее Насти, я добрался к себе, когда окончательно рассвело. Ноги

постепенно отошли, и твѐрдо держали ноющее израненное тело. Сейчас, при свете, я

рассмотрел себя и отчѐтливо понял: своей жизнью всецело обязан Раисе Федоровне,

Раечке. Не останови она кровь из всех этих рваных ран... да я просто истѐк бы до

капельки... Конечно, и участие Насти велико. Я теперь в таком неоплатном долгу перед

ними, что... всей жизни не хватит расплатиться.

И всѐ-таки я в рубашке родился! Десяток сучьев-копий пронзили меня по бокам, - где

насквозь, где вырвали куски, - а ведь могли, точно талон прокомпостировать по центру...

Двигаться было больно, ныли и зудели раны, однако, закусив губу, двигался, боясь в

глазах Насти и еѐ детей показаться слабаком. Умудрился, и подоить Настю, и печь

затопить, и приготовить себе неприхотливый завтрак.

Раечка, едва я добрался до дома, забралась в свою "нору" и, со спокойной совестью, отдалась сну.

Засыпая уже далеко за полночь, я был уверен: проснусь намного лучше. Схожу за

брошенным коробом, да и надо бы стерни на солому сжать.

Но, увы! утром я просто не смог встать: тело пылало жаром, голова неподъѐмная.

Раны вспухли, меня всего перекосило. Во рту Сахара, даже язык казался комком

спѐкшегося песка. Губы высохли так, что при попытке ими шевельнуть, лопались,

заполняя рот солѐной кровью.

Спустя некоторое время, поняв тщетность попыток подняться, чтобы элементарно

хлебнуть водицы, я вконец отчаялся. Всѐ, теперь мне точно конец, не помогут ни Настя,