Сурамская крепость

И Дурмишхан задумался о том, как он будет растить своего сына. Вот представляется ему, что юноша верхом на добром коне сопровождает своего крестного. Посреди площади возвышается большой камень, на нем стоит серебряный кубок. Мчится какой-то князь, прицеливается из ружья, стреляет… Мимо! За ним скачет другой. Ого! И этот промахнулся. Пришла очередь князя, Дурмишханова кума. Он помчался на своем коне, выстрелил и тоже не попал в цель. Наконец, поскакал Дурмишханов сын. Он ловко вскидывает ружье, стреляет — и кубок падает. Все любопытствуют: «Кто этот удалец?» Сам царь обратил на него внимание, спрашивает, кто его родные. И вот государю докладывают, что это сын Дурмишхана Цамаладзе. Как счастлив будет тогда Дурмишхан! Или вот его сын, еще юношей, постригся в монахи. Как ангельски прекрасно его лицо! Как проникновенно он читает молитвы! Затаив дыхание, слушают его молящиеся; порою слышатся вздохи и всхлипывания старух. Крестный отец юноши при встрече с католикосом расхваливает своего крестника. Католикос примечает юношу, приближает его к себе, делает его игум-ном, архимандритом, наконец епископом. И вот сын Дурмишхана, епископ, садится на коня; над ним развевается знамя, он ведет церковное войско на помощь царю. Все спрашивают: «Кто этот молодой епископ?» — «Это сын купца Дурмишхана…» О, как счастлив будет тогда Дурмишхан! Почем знать, может быть сын его станет даже католикосом. И тогда Дурмишхан уже не будет кланяться ни одному князю!

На следующий день не было пекарни в Сурами, где не пекли бы простых и сдобных хлебов к крестинам, которые справлял Дурмишхан. И действительно, говорят, крестины были на редкость пышные. Дурмишхан велел приготовить все яства, какие только ему доводилось пробовать в Грузии или в Турции; на расстоянии целого дня ходьбы от Сурами не было деревни, жителей которой он не пригласил бы всех от мала до велика. Мальчика крестил князь Кайхосро Абашидзе, [9] который в то время оказался в Сурами. Он подарил своему крестнику целую семью крепостных. Дурмишхан в ответ послал князю прекрасную арабскую лошадь, нагруженную дорогими тканями.

В это самое время и было написано письмо, которое прочла бедняжка Гулисварди.

Ах да, Гулисварди… О ней-то мы и позабыли! Сейчас вернемся к ней. Оставим на время маленького Зураба (так окрестили сына Дурмишхана), пусть подрастет немного. Мы еще встретимся с ним, когда он станет прекрасным юношей, гордостью отца, надеждой матери и предметом воздыханий многих красивых женщин.

Глава пятая

В то время, когда происходили описываемые события, — начал следующий рассказчик, — на Авлабаре, к востоку от церкви Сурп-Карапета, на самой вершине горы, стоял одинокий домик, состоявший всего из одной комнаты с двумя выходящими на запад окнами, из которых, однако, ничего не было видно, так как они были заклеены промасленной бумагой. Если бы этот домик привести хоть немного в порядок снаружи — вместо бумаги вставить стекла и оштукатурить стены, — он производил бы приятное впечатление. Но теперь он казался печальным и угрюмым.

Было январское утро. Ветер, завывая, обдавал окна снежной крупой. Обитательницы маленького домика, две вдовы, только что встали: одна подметала комнату, другая же, закутавшись в беличью шубейку, грела ноги над вырытой в полу ямкой с тлеющими углями.[10]Первой было лет семьдесят; она сгорбилась от старости, но черты ее говорили о том, что в свое время она была недурна собой. Второй можно было дать не более тридцати пяти лет. У нее было худощавое лицо, длинный нос, насмешливые губы; черные глаза ее глядели так пронзительно, что казалось, она видит насквозь вашу душу. Она явно не принадлежала к числу женщин, которые живут изо дня в день, ни над чем не задумываясь.

— Нет, мама милая, я больше так не могу, делайте со мной, что хотите. Лучше возьмусь за какое-нибудь другое ремесло, — сказала молодая женщина старухе.

— Почему, дочь моя? Что тебя тревожит?

— Иногда мне так тяжко становится, что не знаю, куда деться.

— Отчего же все-таки, дочка?

— Человек приходит к тебе, ты ясно видишь, что он в крайности… Плачет, умоляет, заставляет тебя клясться, что ты скажешь ему одну только правду, — а ты плетешь ему бог знает что!

— Что делать, дочка. Не мы же одни… Так повелось еще от наших дедов…

— Обещала я этой бедной девушке, что сегодня дам ей совет… Сказала, что ночью во сне все мне откроется… А мне ничего и не приснилось. Что же я скажу ей? Она сейчас придет.

— Какая девушка? Что-то не помню.

— Да та самая красавица, что была здесь вчера и плакала…

— Ах вот кто! Я как раз вышла из комнаты. Что у нее?

— Она мне рассказала, заливаясь слезами, что нареченный обманул ее — любил, а потом женился на другой.

— Что поделаешь, не с ней первой случилось такое…

— Она-то думает, что над ней одной стрясши беда, — с грустью заметила молодая женщина.

— Чего же ей надо?

— Я хочу, говорит, разбить его сердце, как он разбил мое… Научи, мол, как это сделать.

— Ну, и ты, конечно, не нашлась, что сказать ей?! Небось ревела как полоумная вместе с нею?