Суровые дни

- Затянула… Мало ночи теб! - ласково-сурово говоритъ ей Семёнъ. - Дло сурьозное, каждый можетъ ожидать. Кому какое счастье. Кузьма вонъ, - семь пуль ему въ ногу попало въ Портъ-Артур, - вс вышли, кости не тронули. И опять пошёлъ воевать. А нашему всё удача: и унтеръ-офицеръ, и саперъ. Сапёрамъ не въ первую голову итить. Вонъ Зеленова старуха въ церкву пошла… и ты ступай, помолись. И не плачетъ. А они вонъ три недли письма не получаютъ. Какъ получили, что въ боевую линiю ихнiй вышелъ… только и всего. Что она теб сказывала, ну? - уже раздражённо, почти кричитъ Семенъ на старуху, тряся за плечо.

Бабка не плачетъ уже. Она сморщилась, уставилась на разъхавшiйся полсапожекъ и говоритъ, вздыхая:

- На приступъ иду… говоритъ…

- То-то и есть - на приступъ! Значитъ - что? Почему три недли не пишетъ? Вотъ то-то и есть. А Михайла нашъ са-пёръ! Сапёры всегда въ укрытiи… - говоритъ ей Семёнъ, смотритъ на меня и старается улыбаться.

Въ сараюшк жалабно мэкаетъ овца. Громыхаетъ телга, вывёртываетъ изъ-за церкви. детъ сотскiй, старикъ Цыгановъ. Что-то кричитъ Зеленовой старух и трясетъ рукой. Пылитъ къ намъ.

- Чего въ город слыхать? - окликаетъ его Семёнъ.

Цыгановъ останавливаетъ лошадь, оправляетъ шлею, не спшитъ.

- Говорили разное… И нмцы бьются, и французы бьются… вс бьются, а толку нтъ. Наши шаръ ихнiй взяли, прострлили. Казакъ ешшо двадцать нмцевъ зарубилъ… Чего жъ ешшо-то? Да, будетъ имъ разрывъ большой. На почт газеты читали… - берёмъ ихнiе города, по десять городовъ… Ничего, хорошо… Наши пока движутъ по всмъ мстамъ, ходомъ идутъ. А карасину нтъ и нтъ…

- Дай-то Господи… - шепчетъ за спиной бабка. - Картошку-то почёмъ продавали?

- А ещё что? - спрашиваетъ Семенъ.

- Въ плнъ много отдается, ихнихъ. Раненые наши дутъ, въ больницы кладутъ…

- Кричатъ, поди? - слышу я молодой голосъ позади. Это молодуха бросила свой станокъ.

- Про это не пишутъ. Значитъ, пока всё слава Богу…

Подходятъ ещё и ещё и двигаются рядомъ съ телгой, а сотскiй всё останавливается и опять трогаетъ. Видно в Самый конецъ села. Крестятся, ставятъ ноги на ступицу, смотрятъ вслдъ. А сотскiй размахиваетъ рукой.

- Ну, радуйся, старуха, - говоритъ Семёнъ, - ступай въ церкву. Города ихнiе берёмъ, - значитъ, Михайл и длать нечего. Сапёръ тогда идетъ, какъ если они на насъ станутъ насдать. Ну, и иди въ церкву. Вонъ ужъ и корова у двора. Да иди ты, сдлай милость… Марья выдоитъ.

Мы остаёмся вдвоёмъ на завалинк. Молчимъ. Тихо. Лицо Семёна сумрачное. Я чувствую, - одна и одна у него дума - о Михайл. Но вдь до сапёровъ ещё не дошло! Или дошло?

- Сапёры для защиты назначены, для укрпленiя… - говоритъ онъ. - Старуху я этимъ и ворожу. Чего тамъ… Я про сапёровъ очень хорошо знаю, что къ чему, - самъ въ сапёрахъ служилъ. Беъ сапёра ни шагу не сдлать. И по крпости сапёръ, и по пхот… и наступай, и отходи - безъ сапёра не обойдешься. Мой Михайла, - да вы его видали, - ещё подюжй меня будетъ… Самая крпость - въ сапёры… Степанъ мой, тотъ квёлый уродился, въ крестникахъ въ Москв… да что! А Михайла… Жаднось-то обуяла! Кормили ихъ, поили… вс большiя дла - въ каждомъ нмецъ. А теперь и землю хотятъ…

- Ну, а какъ думаешь, побдимъ?

- А это какъ Господь дастъ. По народу-то, глядться, должны бы мы одолть. Потому, чисто на крыльяхъ поднялись. Измны бы какой не было… Да что я теб скажу, - бабы нонче куда меньше выли! Землю завоевать грозится… Ну, землю-то нашу въ карман не унесёшь, возьми-ка её…

Семёнъ исподлобья глядитъ за рку - широко тамъ. И какъ тихо.

Перезваниваютъ колокола, - покойнiй вечернiй перезвонъ. Покойна зарчная даль. По вертлявой дорог въ лугахъ, свтлыхъ посл покоса, рысцой труситъ блая лошадка, невзятая на войну, - должно быть, старенькая. Конечно, старенькая, блая вся, а бжитъ, попыливаетъ. Всё, какъ всегда. И небо, какъ всегда, - покойное, мягкое, русское небо. Отъ лсу спускается на луга пестрая кучка ребятъ - ходили за брусникой. Какъ всегда.

- Опять дымитъ… - говоритъ Семёнъ. - Подаютъ и подаютъ.

За краемъ луговъ, гд — чуть видно - блетъ нитка шоссе, дымитъ.

Тамъ чугунка. Тянется длинный-длинный товарный поздъ. Уже забжалъ за край лса, дымитъ надъ зелёной каймой, а хвостъ всё ещё за лугами, за шоссе. Да, подаютъ и подаютъ. Вотъ уже третiй ползётъ за этотъ часъ, какъ сидимъ.

- Двери раздвинуты, - военный. Ещё до Сибири, сказываютъ, не дошло.

А ужъ какъ Сибирь двинутъ… Ото всхъ морей идёмъ, ото всхъ океяновъ. Удумать бы сдужили, а силы много у насъ… Не должны уступить.

Смотрю на Семёна. Что въ нёмъ? Спокоенъ, беззлобенъ. Война для него не подвигъ и не игра и, пожалуй, даже не зло. Страшно важное, страшно трудное дло. Сдлать его нужно, - не отвернёшься. Но нельзя и забыть своё, здшнее. Сегодня онъ отсялся и радъ узнать отъ меня, что идетъ къ дождю. У него на усадьб за плетнёмъ штукъ пятнадцать хорошихъ яблонь.