Суровый берег

Асаф вспомнил рассказы сержанта на заставе о том, как многие шоферы не спят по-трое суток подряд и что уже были случаи, когда водители засыпали в пути. Он с особым чувством уважения посмотрел на своего соседа, не сводившего глаз с дороги, обветренного, морщинистого. Такими обычно изображают художники старых питерских рабочих.

Внезапно водитель потянул веревочку, быстро замотал ее. Котелок умолк. Рахимбеков заметил, что шедшие впереди машины вдруг разъехались в стороны и возле них поднялся водяной фонтан. Вслед за этим сразу же раздался гул разрыва.

— Стреляют! — сказал Рахимбеков, повернувшись к водителю. — Обстрел!

Но тот ничего не ответил, а лишь, уменьшив скорость, продолжал внимательно глядеть в окно. В ту же минуту Рахимбеков услышал рев приближавшегося самолета и даже отпрянул от окна — так близко и почти над самой дорогой прошел вражеский истребитель. Видно было, как завихрилась снежная пыль, потом вокруг передних машин вскинулись метелочки распоротого пулями наста.

— Из пулемета, собака… — сказал тяжело водитель и, сняв рукавицу, остановил машину. — У меня в кузове двадцать ящиков с детонаторами, — проговорил он, глядя на Рахимбекова. — Две пули — и останется дырка… Слезайте. Проеду — подожду, не проеду — кто-нибудь подвезет другой.

Рахимбеков видел его усталое лицо, запавшие под густыми бровями глаза, вязаную теплую косынку на жилистой шее и решительно покачал головой. Старик потом будет презирать его всю жизнь.

— Давай, понимаешь! — крикнул он сердито, и в первый раз за многие годы опять почувствовал себя молодым и сильным. Позже об этом случае он не рассказывал никому.

Водитель больше не произнес ни слова. Но по его быстрым, точным движениям Асаф понял, что тот остался доволен его ответом.

Истребитель снова обстрелял колонну, и на этот раз одна из машин отстала. Из кабины вывалился человек и упал на дорогу, под ним медленно расходилось кровавое пятно. Неуправляемый грузовик вильнул в сторону и зарылся в снег, вздрагивая и стуча мотором.

Ободренный успехом, немец сделал новый круг и опять настиг колонну. Тогда водитель на полной скорости погнал свою трехтонку, рассчитывая до очередного захода обогнать колонну.

Однако немецкий летчик развернулся раньше, и не успела машина пройти половины пути, истребитель с ревом обрушился прямо на нее. Видны были плоскости, кабина, темное брюхо, словно падающее сзади на кузов. И в эту минуту Рахимбеков стукнулся головой о верхнюю дужку, мелькнули миллионы искр… Водитель резко застопорил машину, и самолет проскочил дальше, выпустив очереди изо всех своих пулеметов на сотню метров впереди цели.

Через десять минут трехтонка обогнала колонну, а затем отстал и истребитель.

— Скоро обещают зенитки поставить, — сказал водитель, когда опасность окончательно миновала. — Трудно по снегу лавировать.

Это всё, чем он отметил происшествие, словно оно случалось с ним каждый день. Рахимбеков подумал, что, пожалуй, так оно и было. На берегу они расстались. Асаф торопился на розыски генерала, а водитель вез свой груз дальше. Прощаясь, шофер обернулся и сказал, неожиданно усмехаясь:

— Яйца там у меня были для ленинградских детишек. Жалко, если бы побил немец… А трусливых пассажиров не люблю… Ну, прощай!

Разыскивая машину, которая могла бы его подвезти в Осиновец, Рахимбеков вышел к маленькой, недавно сооруженной железнодорожной платформе. Сюда прибывали поезда из Ленинграда. Один такой состав с несколькими пассажирскими вагонами стоял у платформы, готовясь в обратный путь.

*

Генерал, действительно, находился в Осиновце. Когда Рахимбеков добрался туда в конце концов, начальник дороги осматривал только что проложенный дощатый настил берегового спуска. Несколько грузовых машин и саней, запряженных цугом, стояли на дороге, а за ними Рахимбеков увидел танки. Только они выглядели очень странно: плоские и низкие, словно большие железные транспортеры.

Подойдя ближе, Асаф догадался в чем дело и понял, какую операцию проводил здесь Климов. Генерал собирался переправить танки по льду и для облегчения веса приказал снять башни. Тяжелые стальные купола должны перевозиться отдельно на специальных санях.

После всего виденного и пережитого за этот день Рахимбеков уже ничему не удивлялся, ни в чем не сомневался. Он видел своими глазами, чего стоит каждый день сопротивления, как неизмеримо трудно людям, и знал, что все равно они будут стоять до конца. И все же сильное волнение охватило его, когда он понял, что происходит здесь, на берегу. Мало того, что город, наполовину окоченев, продолжает сражаться, там еще делают танки и посылают их на подмогу другим фронтам. Это — как те дивизии, что недавно переходили Ладогу, падая от истощения, и с марша шли в бой за Тихвин…

Рахимбеков забыл о комаровском поручении. Он видел мокрых, копошившихся у спуска людей, группу бойцов, с неимоверным усилием передвигавших башню на сани, чувствовал напряженность и остроту события и, не выдержав, бросил на снег башлык и кинулся к генералу. Он хотел предложить свою помощь.

Но генерал остановил его на полуслове и даже не удивился, увидев здесь.