«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Должен сознаться, что я долго не замечал ничего тревожного в папином состоянии той зимой. К весне он перестал приходить к нам, объясняя тем, что его мучила бессонница и он плохо себя чувствовал. Обследования у врачей не показали ничего страшного, кроме сильнейшего нервного утомления. Мама писала Ломоносовой:

“А эта весна печальная и тревожная. Борис Леонидович не здоров, сейчас он в доме отдыха, а с первого, кажется его положат в больницу. У него острая и запущенная неврастения, подробнее не могу пока о его состоянии ничего сказать, потому что сама не знаю… Написал ли Вам Борис Леонидович? Он Вас очень любит, может, только болезнь помешала, потому что он совсем разбит, в разговоре при каждом слове начинает плакать”[292].

А мы сразу по окончании занятий в школе уехали из Москвы в маленькую деревню Степановское, рядом с Александровкой, что было особенно дорого мамочке по воспоминаниям 1925 года. Нас сманили туда Козловские. Их дом стоял на краю и немного на отшибе. В избе была смесь крестьянской утвари с мебелью красного дерева и коллекцией музыкальных инструментов. Рояль, органчик, что-то из духовых и струнных.

Мы сняли крайнюю избу в деревне, ближайшую к перелеску, за которым стоял домик Козловских. Переезжали на грузовике. При доме нам дали огородные грядки и вспахали лошадью. Елена Петровна, отстранив мою помощь, удивительно ладно и красиво подняла гряды и засеяла. Мне кажется, что я потом все же принимал участие в прополках и поливках. Свеклы, моркови, репы и брюквы было собрано много. Салат, редиску и укроп ели все лето.

Мама написала там еще один портрет Гали в клетчатом пиджаке – одну из лучших своих работ, которая потом неоднократно выставлялась и репродуцировалась.

<Начало июня 1935. Москва>

Золотой мой Женёк.

Горячо благодарю тебя за оба письма, – очень они меня порадовали. Спасибо также за ландыши, вторгшиеся струею свежести на нашу бредовую Волхонку. Успокойся, детка, в Одоев я не поеду. Хотя все это выйдет гораздо дороже (что очень огорчает З<инаиду> Н<иколаев>ну), а также и труднее, чем если бы мы поехали на все готовое в дом отдыха, – тем не менее сняли мы дачку под Москвой, невдалеке от Болшева, в Загорянском, чтобы быть, на всякий случай, недалеко от Москвы.

Исследованья все получились довольно утешительные: малокровья у меня нет, расширенье сердца не большое (13 см), почки в порядке, сахару нет, – соли (небольшая склонность к подагре), – некоторое затвердение в легких, – словом пустяки. Глупо, что я это тебе пишу, – скорее сообщаю, имея в виду маму.

Я совсем бы выздоровел, дружок мой, когда бы только нормально спал. Но в последнее время стал я спать по 6 час. в сутки, и никак не могу нагнать своих прежних 8-ми. Говорю с такой уверенностью, потому что у меня резко к лучшему изменилось настроенье и вообще все, за вычетом сна, улучшилось. И вот, если бы восстановился и сон (а он даже укоротился против того времени, что я к вам заходил), то с Божьей помощью все пришло бы в порядок. Хорошие симптомы: мне хочется выздороветь, хочется не головою и воображеньем, а всем нутром и телом, как бывает хочется есть; хочется выздороветь, хочется написать хорошую вещь, хочется жить хорошо; и вообще: я опять себя чувствую тем самым (без придаванья этому какой бы то ни было объективной цены, а лишь для себя, внутренне) кем, в лучшие свои минуты, чувствовал себя всю жизнь. И вот если бы только начать спать как следует, даю тебе слово, все пошло бы как по маслу.

Очень рад, что у тебя нашлись товарищи для прогулок. Гуляй, лазай по деревьям, загорай, мне хотелось бы, чтобы ты был сильным и мужественным, – не надо быть трусом. Если мама при этих словах улыбнется, то, во-первых, если я даже сам не таков, каким хотел бы тебя видеть в будущем, это не резон, чтобы мне не желать для тебя лучшего, нежели дали мне моя природа и воспитанье. А во-вторых, это и неправда: мама меня знает только с одной, несколько своей, стороны: вырастешь, она может быть и сама тебе что-нибудь расскажет; или – я.

Я только то хотел сказать, что у тебя есть все задатки быть тем, чем бы я хотел, чтобы ты был.

Ну я записался, хочу еще маме написать. Прощай, наслаждайся отдыхом, ешь побольше.

Твой папа

Дорогая Женюра, спасибо за письмо. В разгар нездоровья, прочел пьесу Ломоносовой[293] (ничего, думал будет хуже), и ей, также и за тебя, ответил.

На душе у меня лучше, и все бы хорошо, если бы я больше спал. Хотел поподробнее написать тебе о сужденьях врачей и о том, что я думаю предпринять в ближайшем будущем, но все это еще пока неясно из-за неудобств городской квартиры. Советуют до дачи полечиться гидротерапией, но для этого надо остаться в городе. Шура с Ириной дома хозяйствовать не будут (обедают на службе) – вообще все это неясно еще, то есть об этом рано говорить.

Рад, что тебе на даче нравится и что собираешься работать. Деньги в середине месяца будут, оставлю их Людв<виге> Б<енционовне>.[294]