«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Вообще в те годы папино участие сказывалось в том, что он за мной заходил, иногда забирал меня прямо из школы, и мы шли куда-либо, покупали книжки, гуляли по улицам и возвращались домой к ужину. Иногда мы заходили с ним в Лавку писателей, где его все очень любили, он познакомил меня с продавцами. В одну из таких прогулок мне было куплено 20-томное издание “Истории Франции” Мишле в красных с золотым тиснением переплетах.

Зимой 1936 года папа взял читать первый том, он жил тогда один в Переделкине и в свои наезды в Москву заходил к нам, возвращал прочитанную книжку и брал последовательно том за томом для чтения. Я читал гораздо менее внимательно и так и не дошел до конца.

Дача в Переделкине требовала от папы в это время многих хлопот и денег. Строился писательский поселок, и в числе 25 человек, получивших первые дачи, был папа. В это время серьезно обсуждалась возможность возвращения в Москву дедушки и бабушки, оставаться в фашисткой Германии было невозможно. Папа покупал дачу, чтобы им было куда приехать.

Папа въехал туда летом 1936 года, и сразу радость и красота этого места вылились в цикле стихов “Из летних записок”, посвященных Грузии и дружбе с ее поэтами, которые тогда стали жертвой резких критических нападок в печати.

А нас этим летом папа устроил в том самом Одоеве, где он жил два года назад. Здесь, наконец, я мог оправдать прошлогодние неудачи с рыбной ловлей. Мы очень подружились тогда с Михаилом Прокофьевичем Герасимовым[297], нашим соседом по дому на Тверском бульваре, который серьезно взялся за мое обучение, и мы вместе проводили на Упе каждое утро и регулярно притаскивали рыбу на кухню дома отдыха.

Одоев был центром народных художественных промыслов. Рядом находилась деревня Филимоново, знаменитая своим гончарным искусством, в частности изготовлением игрушек и свистулек. Продавались домотканые клетчатые паневы из хорошей шерсти, похожие на шотландские пледы. Одоевская ярмарка была пестра и интересна, на нее шли, как теперь ходят на выставку в музей.

Дом отдыха располагался в имении героя Отечественной войны 1812 года генерала Александра Яковлевича Мирковича, сына которого знала Елизавета Михайловна и рассказывала, что он был образованным человеком со склонностью к коллекционированию. Позади дома находился удивительный фруктовый сад с яблонями и грушами местных сортов. Плоды можно было рвать и сбивать прямо с дерева, и они падали на подостланную солому. Несколько детей из дома отдыха играли там целые дни в казаки-разбойники и объедались фруктами.

По возвращении в Москву мама писала Ломоносовой: “У Б. Л., слава Богу, никаких неприятностей, он здоров и прошлогоднее нервное заболевание прошло совсем… Шестикомнатная дача-особняк, теперь требуется машина и квартира, все это ему не по душе, но тем не менее весной он подчинялся, а потому ему было не до нас. Его за лето опять очень потянуло к Женичке и ко мне, он прожил у нас несколько дней и так естественно и без труда вошел в нашу жизнь, как будто случайно был в отлучке. Но несмотря на то, что по его словам, ему осточертела та жизнь, у него никогда не хватит мужества с ней порвать, и он зря меня мытарит, возвращая опять мои мысли и привычки”[298].

Папа серьезно относился к моему чтению. “История” Мишле была вскоре пополнена “Историей французской революции” его же и Тьера и четырехтомным Андерсеном в переводе Ганзена. Он хотел пробудить во мне вкус к хорошему чтению и удовольствие от собственного выбора. Кроме того, я пользовался его абонементом в библиотеку Дома писателей. К Рождеству 1936 года отец выдал мне несколько авторских экземпляров своего сборника “Стихотворения в одном томе”, переизданного в тот год, с такой запиской:

В Книжную Лавку писателей.

Дорогие товарищи, обменяйте, пожалуйста, сыну моему 5 экз. однотомника на какие-нибудь другие, более интересные книги. С тов. приветом Б. Пастернак. 24. XII.36.

Новый 1937 год мы встречали дома, одни. Мама была больна, а я готовил ей лимонад. Потом пришли к нам в гости соседи Иван и Машенька Катаевы[299]. У нас сохранились сделанный мамой портрет этого талантливого писателя и удивительно милого человека и подаренная им только что вышедшая тогда книга “Отечество”. В том же году он был арестован и вскоре расстрелян, а его жена сослана.

Папа эту зиму провел один в Переделкине, приезжая в город по делам раза два в месяц. Зинаида Николаевна с мальчиками жила в Москве. Он писал прозу, героем которой был Патрикий Живульт, перемежая работу чтением Мишле. Перелом времени выражался в перемене отношения к нему критики и ужесточении обвинений, перераставших из литературного недовольства в политическое. Секретарь Союза писателей В. Ставский усмотрел в его “Летних записках” клевету на народ, на Пушкинском пленуме правления его обвиняли в “двурушничестве” и намеренной зашифровке враждебных мыслей в стихах. Он приезжал в эти дни в Москву и вынужден был публично объясняться и извиняться за то, что его не так поняли.