Сущность зла

— Ты ошибаешься. Первые месяцы я жила в аду. Хотела моего волшебного порошка. Хотела напиться. Гюнтер выжидал. День и ночь сидел со мной взаперти, здесь, в этом доме, и сторожил меня. Уходя, запирал меня на ключ. Я бы убила его, если бы могла, но где-то в глубине души понимала, зачем Гюнтер это делает. Понимала, что это мой шанс изменить жизнь. Стать…

— Лучшей?

— Нормальной, Сэлинджер. И на какое-то время у меня вышло.

Бригитта закусила губу до крови. Почувствовав это, вытерла рот рукой и несколько минут рассматривала красные пятна на пальцах.

— Гюнтер начал расследовать гибель Эви.

— Он тебе об этом сказал?

— Нет, я сама поняла. И стала смотреть на него по-другому. Не как на мужчину, который подобрал меня с панели и позволил начать новую жизнь. Спасителя в сверкающих доспехах. Гюнтер перешел в стан врага. Превратился…

— В фотографию из альбома пропащей жизни Бригитты?

— Эви, — проговорила она с презрением. — Эви и снова Эви. Но она была мертва. Мертва, похоронена. Эту говнюшку закопали на три метра в землю. Вместе с паскудой Куртом, который ее у меня увел. Но даже мертвая, она продолжала меня мучить. Представляешь? Просто какое-то проклятие. Гюнтер все твердил, как несправедливо то, что случилось. Часами рассуждал, кто мог их убить, и как, и когда, и… на хрен! — завопила она. — На хрен! Оставался один способ привязать Гюнтера к себе.

— Споить его.

Бригитта кивнула.

Ярость на ее лице сменилась отчаянием.

Она закрыла лицо руками:

— Бог никогда мне этого не простит, правда, Сэлинджер?

— Ты никого не убивала.

Я слушал глухие рыдания Бригитты; краска с ее лица стекала на подбородок. Я закурил, чувствуя, как ломит затылок.

И вдруг до меня дошло, что я делаю. Я осознал, что, используя демона, завладевшего ею, заставляю сломленную женщину выставлять напоказ ее боль. Я увидел вещи в их истинном свете, по крайней мере, на несколько мгновений. Клара в больнице, а я, вместо того чтобы находиться рядом с ней и с моей женой, терзаю одну из жертв этой скверной истории. Именно так: терзаю.

Полный отвращения к себе, я погасил сигарету и подошел к дивану.

Погладил Бригитту по голове. Отобрал у нее бутылку.

Она этого даже не заметила. Все плакала, плакала и скулила, как раненое животное. Я грохнул бутылку о стену. Она разбилась на тысячу осколков, которые разлетелись по всей комнате.

Бригитта подняла на меня взгляд.

— Прости, — вырвалось у меня.

— Я это заслужила.

Мне неудержимо захотелось ее обнять. Она, наверное, заметила это и покачала головой.

— Не надо меня утешать, Сэлинджер.

— Дело в том, что…

Бригитта кивнула:

— У тебя по глазам видно. Ты в ярости. Почему?

— Моя дочь. Моя жена. — Я задергал руками, осознав, что не в состоянии выразить в словах смятение, царившее в моей голове. — Эта история, — произнес я наконец. — Я…

Язык не слушался меня.

— Я не шлюха, Сэлинджер. Не в том смысле, какой ты подразумеваешь.

Я уставился на нее в недоумении.

Бригитта указала на входную дверь.

— Манфред. Мы не любовники.

— Я видел, как он приходил сюда. И подумал…

— Плохо подумал.

— Я не мог понять, откуда у тебя деньги, чтобы…

— …чтобы пить? — печально заключила Бригитта.

— Чтобы оплачивать коммунальные услуги, — поправил я. — Я плохо подумал о тебе.

Бригитта заговорила не сразу. Обвела взглядом комнату. Откинулась на спинку дивана, пригладила волосы.

— Бойня на Блеттербахе, Сэлинджер, — сказала она наконец. — О чем, по сути, повествует история бойни на Блеттербахе?

— Об убийстве, — ответил я.

— Придумай чего получше, Сэлинджер.

— Об Эви, Маркусе и Курте?

— Неверно. О чувстве вины. Моем. Манфреда. Ты знал, что при жизни Гюнтера они с братом совсем не общались?

— Манфред был слишком погружен в работу. Дело разрасталось, ему не хватало времени на что-то еще.

— Они и прежде не ладили. Он тебе рассказывал про четырех коров? Он об этом всегда рассказывает. Говорит, с них началась его империя.

— Это не так?

— Так. Только вот Гюнтер не соглашался. Наоборот. Считал, что это неуважение к семье. Но Манфред был упрямый и в одно прекрасное утро, не сказав никому ни слова, погрузил четырех коров и увез их. Гюнтер не хотел ни гроша брать у него. Твердил, что он выскочка, забывший о своих корнях.

Она провела рукой, словно отвергая весь мир.

— Потом, когда Гюнтер погиб, через несколько лет после похорон, Манфред вдруг является сюда с букетом цветов. Одетый с иголочки. Хочет, мол, поговорить со мной. Он: «поговорить», а я про себя думаю: «переспать». И говорю себе: почему бы и нет? Поглядим, такой ли у него большой, как у брата. Но Манфреда это не интересовало. Он хотел искупить вину. Слышал толки о том, что Гюнтер меня любил. А у богачей один способ сбросить бремя вины с плеч.

— Деньги.

— Раз в неделю он приходил сюда с конвертом. Мы немного болтали, и он, уходя, оставлял конверт на видном месте. Если он разъезжал по делам, чек приходил по почте. Никогда не давал столько, чтобы я смогла уехать. И как бы он без меня исхитрялся очищать свою совесть? Он меня использовал, понимаешь? Уж лучше бы спал со мной.

— Он так и не переспал ни разу?