Сущность зла

— Вы хотите сказать, нужно будет вскрыть моей дочери череп?

Доктор отпрянул. Сел за стол, чтобы его горло оказалось как можно дальше от моих рук.

Ясное дело, он был в курсе того, что я вытворял в коридоре с двумя полицейскими и санитаром.

— Господин Сэлинджер, — прочистив горло, он заговорил отстраненным, профессиональным тоном, — если гематома не рассосется сама собой, хирургическое вмешательство необходимо. Не хочу вас пугать, но существует опасность, что в результате травмы ваша дочь потеряет зрение. Может быть, частично, может быть, полностью.

Молчание.

Я помню молчание.

Потом плач Аннелизе.

— Мы можем увидеть ее? — услышал я свой голос.

И пошел следом за врачом с ужасающей пустотой в голове.

3

Она лежала в палате одна. Отовсюду торчали трубки. Жужжала сложная аппаратура. Время от времени раздавался писк. Доктор взглянул на листок с данными обследования.

Я изучал плитки у себя под ногами, вглядывался в трещины на стенах, утыкался взглядом в сверкающий металл кровати, где спала Клара. Наконец собрался с духом и взглянул на дочь. Такую маленькую. Хотел что-то произнести. Молитву. Колыбельную. Но промолчал. Стоял неподвижно.

Нас вывели из палаты.

Помню неоновые лампы. Пластмассовые стулья. То, как Аннелизе с трудом удерживала слезы. Помню, как стоял перед зеркалом в туалете, где пахло отбеливателем. Помню бешенство, которое читалось в моем взгляде. Я его ощущал всем существом, от него все скручивалось внутри. Из-за него я смотрел на мир, будто сквозь красную, животную пелену, и не узнавал сам себя. Бешенство худшего толка овладело мной. Темное чувство, толкающее на немыслимые поступки.

Ярость, заточенная в клетку бессилия. Я ничего не мог сделать для Клары. Я не был хирургом. Даже не обладал искренней верой, так что молитвы мои падали в пустоту. Как и проклятия. Кого мне проклинать, когда мое понятие о Боге настолько туманно, что грозит рассеяться без следа? Я мог проклинать себя, что и проделал тысячу раз. Мог как-то поддержать Аннелизе. Но слова, которые я произносил, казались бесплотными, пустопорожними. У них был тот же вкус, что у кофе, который мы пили в три часа ночи за столиком в комнате отдыха на первом этаже больницы в Больцано.

Мне нужно было дать волю чувствам, иначе я бы взорвался. Я вспомнил свой сон. Клара с пустыми глазницами. Клара может ослепнуть.

Семь букв: «красный». Шесть букв: «желтый». Пять букв: «синий». Шесть букв: «черный». Снова семь букв: «лиловый». И те же семь: «розовый». И голубой, и зеленый, и все оттенки, какие есть на свете, потеряны. Исчезли. Больше никакого цвета для Клары.

Никакого цвета, кроме одного. Уж я-то знал какого.

Пять букв: «белый».

Белый цвет будет преследовать мою дочь до конца ее дней. Слепота — белая. Она превращает мир в необъятную палитру извести и льда.

Завидев Вернера, который искал нас взглядом, и поднимая руку, чтобы привлечь его внимание, я вдруг понял, что всему виной белизна.

Бестия.

Мысль безумная, я сам это осознавал. Но вместо того чтобы бежать от безумия, я бросился в него очертя голову. Безумие лучше того кошмара, который меня окружал.

И я уверовал в безумие.

Если я найду убийцу с Блеттербаха, Бестия будет повержена. И Клара не ослепнет.

Мы убиваем ель

1

Я покинул больницу на рассвете. Пытался уговорить Аннелизе поехать со мной. Говорил, что ей нужно отдохнуть, поесть как следует. Прийти в себя насколько возможно. Жена выглядела так, будто с ней вот-вот случится нервный срыв. Комкала в руках носовой платок, терзала его, обуреваемая горькими мыслями. За несколько часов она постарела на десять лет. Она ответила, что, пока дочка здесь, она не сдвинется с места. Я коснулся губами ее лба. Она на меня даже не взглянула. Мне хотелось высказать, как я ее люблю.

Но я промолчал.

Оставил ее с Вернером и вернулся в Зибенхох один. Сердце сжалось, едва я переступил порог. Темный, призрачный дом. Не хватало голоса Клары, чтобы озарить его. Я стоял и плакал, а ветер ерошил мне волосы. Даже не было сил закрыть входную дверь. Так и стоял, застыв на месте. Когда рассвет превратился в утро и руки у меня окоченели от холода, я собрался с силами и шагнул навстречу тишине.

Я наполнил желудок парой яиц и сварил себе щедрую порцию кофе: внутренности скрутил спазм, но я, по крайней мере, стряхнул с себя оцепенение. Выкурил две сигареты подряд, глядя, как ветер сгибает верхушки деревьев. Почти машинально включил компьютер и занес в файл все, что обнаружил относительно Манфреда и Грюнвальда. Два экспертных заключения. Jaekelopterus. Все, что было. Через какое-то время поймал себя на том, что колочу по клавиатуре так, будто собираюсь разбить ее вдребезги. Застучал с удвоенной энергией. К концу у меня слезились глаза.

Бойня на Блеттербахе отравляла мне душу. Но я не мог перестать о ней думать. Позвонил Вернеру.

Нет, никаких новостей. Да, с Аннелизе все в порядке.

— Ты уверен?

— А ты что думаешь, Джереми?

— Что у тебя руки чешутся набить мне морду.

— В эту минуту нет, парень. В эту минуту я хочу одного: пусть врачи мне скажут, что Клара поправится.

— Она поправится.