Суть вещи

– Все хочу спросить, – говорю я Мите, пристегиваясь, – сколько лошадиных сил у твоей машины?

Загорается зеленый, Митя жмет на газ, хмыкает в ответ:

– Судя по звукам, которые она издает, силы там вряд ли лошадиные. Скорее, какой-нибудь грифон. Сплошные хрипы из-под капота. Иногда еще вот вой.

– В грифоновых силах – парочка грифонов, так и запишем, – веселюсь я.

– Нет, вряд ли парочка. Думаю, он там один. Одинокий старый грифон. Еле тянет.

У меня есть еще один вопрос, очень важный. Но именно из-за его важности я который день избегаю любых серьезных разговоров с Митей – просто не знаю, как вообще его задать.

Мы уже сворачиваем на больничную парковку, когда я наконец решаюсь, наплевав на тщательно выстроенную схему:

– Мить, а что это вообще было?

Он паркуется, глушит мотор и смотрит на меня, подняв брови.

Информации недостаточно. Ну конечно.

– Экстренное сообщение, – наконец говорю я. – Помнишь? В новостях мое фото показали. Дескать, похитили женщину. Как это вообще получилось?

Митя хмурится. Я зажмуриваюсь. Что бы он ни сказал, я не стану смотреть, как он при этом будет выглядеть. Пусть бы соврал, а я сделаю вид, что не поняла, и будем жить дальше. Но он вдруг говорит:

– Не хочу об этом. Давай пока отложим разговор.

Ясно. Он боится, что, даже зажмурившись, я сумею распознать ложь.

Он выходит из машины и, не дожидаясь, пока выйду я, шагает к больнице.

Я не могу больше ждать. Слишком долго ждала – и теперь больше не могу, чувствую, что взорвусь, если не получу ответа. Если это он, если он все подстроил, пусть так и скажет. Да пусть скажет хотя бы что-то!

Надо вспомнить, почему я вообще решила, что ему можно доверять. Он ведет себя как человек, которому есть что скрывать. Если он причастен ко всей этой истории, значит, и ко всему остальному. Что если не было никаких людей, которые прикрывали Дервиента? Как проверить его слова о разветвленной сети? О высокопоставленных защитниках? Неужели все это время Дервиента прикрывал Митя?

Он идет быстро, но я догоняю его еще до крыльца. Он должен объяснить мне все. И он объяснит.

– Ты действительно хочешь говорить об этом сейчас? – спрашивает он меня, пропуская в двери каких-то людей.

Я вхожу за ним в фойе больницы. Мне не терпится взбежать по лестнице и наконец увидеть бабушку, но как потом спуститься с ней к нему?

– Другой возможности не будет. – Я стараюсь говорить спокойно и небрежно – и слышу, как собственный голос дрожит и выдает меня.

Митя протягивает ко мне руку, но она замирает на полпути от моей, а потом он разворачивается и идет к железной скамейке, садится – локти на колени, ладони на лицо.

Я сажусь рядом и молчу. Митя не любит, когда рядом молчат, он так долго не сможет.

– Тяжело говорить такое, – наконец говорит он. – Все и так всё время думают бог знает что.

В подвале мне совсем не было страшно. А теперь приходится зажать кисти рук между коленей, и все равно скамейка под нами дрожит и подпрыгивает.

Он снова молчит. Молчу и я. Слышно только ритмичное постукивание скамейки о каменный пол.

– Помнишь чувака, который тебя допрашивал? Некто Соколов Аркадий Семенович, еще смешной такой? Единственный честный мент из всего их гнезда оказался. Немедленно был отстранен тогда от следствия, что характерно. А потом пришел другой, Герман как его там. Все время фамилию забываю. Короче, Герман. И мы тут за него потянули, как за ниточку. И нам в руки такой вдруг клубок червивый вывалился, ты не представляешь. На данный момент доказательная база собрана на одиннадцать человек. А в общей сложности под следствием почти сорок, и не только наши, а еще и чиновники, и всякая другая шушера. И мне кажется, мы только начали.

Я ничего не понимаю. При чем тут клубок? При чем тут Герман как его там и честный Соколов? Какие еще чиновники?