Суть вещи

– Вы к Лидии Матвеевне? Дочь, верно? – спрашивает он меня. – Я ее лечащий врач. Все никак не получалось с вами пересечься. Мне бы надо с вами поговорить. Пойдемте в мой кабинет.

Он разворачивается. Я не успеваю объяснить ему, что я никакая не дочь, а просто внучка, послушно захожу за ним, он жестом предлагает мне сесть, я сажусь.

– Хотелось бы мне вас обнадежить, – говорит он, усаживаясь и открывая желтоватую папку. – Но ситуация не очень-то хорошая. – Что-то внутри меня обрывается и ударяется о диафрагму. Неприятное начало. – Пришлось отменить каптоприл, давление критически падало. Сейчас пытаемся подобрать какой-то другой ингибитор, но нужно больше времени, они все так или иначе давление понижают, а у нас и так с низким давлением проблемы. Но вы не волнуйтесь, пожалуйста, Ольга, – я же ничего не перепутал? Лидия Матвеевна упоминала, что вас, кажется, Ольгой зовут. Я, кстати, Сергей Геннадьевич. Извините, замотался, забыл представиться. – Он говорит так гладко, блоки его слов так притерты друг к другу, что щепки не вставишь. – В общем, Ольга, не хотелось бы вас огорчать. Все понимаю: конечно, хочется забрать маму домой к Новому году, но вынужден оставить ее пока под наблюдением, хотя бы еще на пару недель, будем на старый Новый год ориентироваться для простоты. Надеюсь, за это время подберем наконец схему, и тогда уж все разом отпразднуете, да? Опять же, в стационаре у нас есть возможность оперативно отреагировать, если вдруг опять ваша матушка коллапс нам выдать вздумает. – Он широко улыбается, будто его вдруг ужасно радует перспектива коллапса, и встает, поправляя растрепавшийся халат. – Ну, хорошо, что я вас застал. Пятница, смена моя заканчивается, потом выходные. Хотел лично побеседовать. Если будут какие-то вопросы, передайте мне через Лидию Матвеевну. Не буду больше задерживать – вот-вот ужин, вы наверняка хотите успеть с мамой пообщаться. Кстати, она отличная у вас. Боец! Всего доброго. – И он снова садится и погружается в бумаги, а мне не остается ничего другого, как встать и выйти.

В коридоре я машинально возвращаюсь к четыреста восемьдесят четвертой. Поразительное число – квадрат числа-палиндрома и даже в троичной системе счисления все еще палиндром. Палиндром, палиндром, загорелся кошкин дом. Самый длинный палиндром в мире – saippuakivikauppias, “продавец мыльного камня”. Шило на мыло. Олым ан олиш. Нет, так это не работает. На то, чтобы повернуть ручку и войти в палату, совсем не осталось сил. И должна ли я постучать? Одна ли бабушка в палате? Или войти без стука? Вдруг там спят? Вдруг мой стук их разбудит?

Я прислоняюсь к стене и некоторое время обдумываю ситуацию. Уборка моя не пригодилась. Бабушку мы сегодня не заберем. Только к старому Новому году. Раньше меня от сочетания этих слов мгновенно передергивало, а теперь даже нравится его парадокс. “Вы, наверное, дочь”. Ольга. Знакомые звуки, потерявшие свой смысл на много лет. Как это вообще понимать.

Из палаты выходит женщина в белом халате, в руках у нее стойка с пустой капельницей.

– Вы сюда? К Лидии Матвеевне? – спрашивает она и придерживает для меня дверь.

Хорошо, что стучать не понадобилось. Я вхожу – и вношу в сумрак палаты яркий желтый свет коридора. Кроватей две, но вторая – та, что ближе к двери, – заправлена без белья, так что сразу понятно, что соседки у бабушки нет. Бабушка лежит, отвернувшись к окну.

– Бабушка, – тихо говорю я. – Бабушка.

Она поворачивается, с трудом садится, оправляя рукав ночной рубашки, смотрит на меня мутноватым взглядом:

– Лиза? Что с лицом? Поди сюда, сядь.

Она хлопает по краю кровати. Как она разглядела мое лицо в таком мраке?

Я иду к ее кровати, сажусь на краешек. Здесь очень жарко. По позвоночнику щекотно ползет капля пота. Нужно было снять куртку.

Она вглядывается в мое лицо, молчит.

– Тебя сегодня не выпишут, – тихо говорю я ей.

– Знаю. – Она тяжело вздыхает. – Что у тебя с телефоном? Я только Матвею Борисовичу смогла дозвониться, он сказал, милиция тебя больше не ищет, а остальное ты сама объяснишь.

– Да нечего объяснять, – говорю я. Как объяснить все, что случилось?

– Пока тебя искали, я больше всего волновалась, что ты без таблеток. Ты же у меня совсем неуправляемая без них. – Бабушка дергает за шнурок у изголовья, и позади ее подушек, шипя, зажигается длинная лампа.

– И хорошо, что неуправляемая. Приятно, когда никто не управляет.

Бабушка приближает свое лицо к моему:

– Все-таки никак не могу понять, что с лицом. Ты намазалась, что ли, чем-то?

– Намазалась. Мороз. Очень сушит, – вру я. – Намазалась твоим кремом.

– От ты дуремень, – беззлобно говорит бабушка. – Это ж не от мороза, это ж тональный. И тыща лет ему в обед. Все лицо в комках. Придешь домой – умойся как следует.

Я киваю. За это время я совсем отвыкла быть внучкой.

– Вернула таблетки-то? Схему помнишь? Нормально все?

– Нормально, – отвечаю я. Сил врать больше нет. – Таблетки выбросила. Все сама теперь.

– Да как ты сама-то? Что ты такое говоришь?

Бабушкино лицо темнеет, это очень страшно.

– Не волнуйся, пожалуйста, – поспешно говорю я. – Все хорошо, правда.