Сувенир для бога

Вдруг впереди опять возник тот странный, как казалось Дьяченко, не поддающийся логике предмет. Увидев вновь одинокое дерево, человек облегченно вздохнул, хлопы, напротив, распахнув полы бело-пурпурных плащей, дружно схватились за рукояти мечей, а Виорах еще строже наморщил лоб. Деревце показалось — его очертания, подрагивая, как кадр в старом кино, продержались секунд десять — и снова пропали. От сердца Дьяченко тотчас отхлынула кровь, сердце тихо защемило, Валька почувствовал, как от невольных слез сыреют глаза. Неужели все пропало? Неужели он никогда не увидит, не дойдет… Переживая так, человек и понятия не имел, чем бы могло оказаться то удивительное, дразнящее воображение деревце — одно на весь ад. Может, оно давно сгнило, засохло или, чего хуже, было ненастоящим, неземным?.. Могло быть все что угодно. Но почему-то в душе Дьяченко с каждой минутой крепла уверенность, что от того противного, капризного деревца, не желающего показаться во всей своей красе или уродстве, зависит его, Валькина, судьба. Короче, он уже в который раз поклялся добраться до того дрянного деревянного маячка и… и… черт бы его подрал, помочиться на него!

Человек не заметил, как начал сходить с ума. Может, это и есть то настоящее наказание, что уготовано грешнику в аду? Сойти с ума и лишиться возможности осознавать реальность ужасней, чем познавать явь, пусть и сгорая при этом в вечном огне. Так полагал начавший сходить с ума Дьяченко, когда вожделенное дерево вновь замаячило впереди.

Маячок бесстыже дразнил: то неожиданно появлялся, то так же внезапно исчезал. В какой-то момент человек потерял бдительность и интерес к нему: его глаза устали от непрерывного наблюдения за дорогой. Тогда-то все и случилось. Дьяченко, глядя себе под ноги, безотчетно погрузившись в тягучие, точно кисель, мысли, бесцветные и пустые, как явь вокруг, пропустил миг, когда маячок начал резко увеличиваться в размерах. Не прошло и полминуты, как дерево обрело ясные очертания. Кто-то толкнул в бок Дьяченко, он испуганно вскинул голову и увидел совсем близко, метрах в двадцати от себя, небольшую яблоню.

Яблоня росла посреди пустого зала, как две капли воды похожего на все предыдущие и, вероятно, на все последующие пространства в этом убогом, выхолощенном мире. Вот налетел порыв ветра, наверное, единственной здесь, кроме дерева, живой субстанции, и листья на яблоне встрепенулись, светлые блики и темные пятна заиграли на них — свет и тень щедро разукрасили деревце. Оно словно расцвело… Чем меньше оставалось до дерева, тем глуше становился свет. Но яблоня, как ни странно, обрела еще большую четкость. Дьяченко разглядел в ее маленьких, как детские ладошки, листьях единственный плод, бледно-красный, подобно раннему помидору. Плотно обвивая ствол дерева, могучий змей протягивал к одинокому яблоку распахнутую пасть. Зубов в ней, маленьких и коричневых, как яблочные косточки, было больше, чем имен, которые помнил Дьяченко. Он передернул плечами, увидев, как змей сомкнул гадкие свои зубки на блестящих нежнокожих боках яблока.

— Идиот!! Ингэл, ты полный идиот! — вдруг выругался рядом повелитель хлопов. Куда только подевалась его царская заносчивость и надменность! Виорах даже не пытался скрыть дикой ярости, охватившей его. Гнев его, в одно мгновение выдавший бешеный, дьявольский темперамент, был направлен на старого змея, медленно спускавшегося с яблоком в зубах. Дьяченко вздрогнул: на ветке, где только что было сорвано яблоко, возникло новое. «Что за чертовщина!» — Валька машинально сжал кулаки.

Тем временем Виорах, окончательно отбросив в сторону царское величие и сдержанность, продолжал на чем свет стоит бранить змея:

— Ползучая скотина! Паршивый родственник сатаны! Змеиная подстилка! Ингэл, ты совсем из ума выжил! Кто надоумил тебя искушать чистые души?! Ты перегадил мне пищу богов, старый остолоп!

Хлопы, выхватив из ножен мечи, расталкивая друг друга, бросились к яблоне. «Конец змеюке!» — мелькнула у Вальки мысль. Отчего-то ему стало жаль ползучего гада: сейчас его покромсают на куски, того и гляди яблоню зацепят… Но в следующую секунду человеку уже было не до змея. Дьяченко впервые увидел их. Так ясно увидел только сейчас, словно не мог разглядеть их раньше, словно у него третий глаз открылся…

Души дионисов в несколько колец обступили дерево. Боже, они водили вокруг яблони хоровод! Вздрагивали в такт неслышной мелодии, как могли, извивались бесплотными своими телами. Неожиданно две души вырвались из ближайшего к яблоне круга и кинулись к змею. К этому моменту Ингэл только-только спустился к основанию дерева и застыл с яблоком в зубах. Змей ждал. Души жадно набросились на яблоко, одержимые не то дьявольским наваждением, не то вековой жаждой греха. Они наперебой приникали к нежному плоду — временами яблоко, как пуля, насквозь проходило их пепельные сущности. Дьяченко диву давался, наблюдая за порочной трапезой, поражаясь, с каким вдохновением и страстью души дионисов отдаются греху.