Сувенир для бога

Они стали спускаться по лестнице, каменной спиралью уходящей в бездну. Спуск затянулся на утомительные часы. Человек измерял время ногами, стрелками ему служила пара кожаных туфель производства «Львiв». На обуви потрескалась кожа, заметно сточились каблуки. Время не пощадило обувь, оно не собиралось щадить никого. Подобно земле, время норовило уйти из-под ног, становясь тоньше волоса, зыбче песка, бесплотней пены… Колени дрожали. Время от времени Дьяченко был вынужден останавливаться, чтобы перевести дух, унять дрожь, а главное, снова почувствовать, настроиться на время — единственную спасительную волну, без сбоев передаваемую из прошлого в будущее, отражаемую, транслируемую всеми реальными объектами. Спускаясь в бездну, Дьяченко очень надеялся, что он по-прежнему оставался одним из них — объектом времени.

Спуск все продолжался — казалось, время не решалось его оборвать. Дьяченко почувствовал, как начали стыть руки и щеки, губы выдохнули первую струйку пара, холодок пробрался под рубашку, и вот по телу пошла нездоровая дрожь, пока едва ощутимая, как далекие-далекие сигналы азбуки Морзе… Теперь с каждым шагом вниз становилось все холодней. Будто после стольких мытарств и блужданий по несчетным коридорам ада они наконец решили спуститься в его студеное сердце — в самую преисподнюю. Пару раз Дьяченко едва не навернулся со скользких обледеневших ступеней. Выматерившись себе под нос, он с ненавистью уставился в затылок шедшего впереди Виораха. У Вальки вдруг мелькнула грешная мысль столкнуть владыку с лестницы: «Што это я раньше не догадался…» Но у дьявола точно третий глаз рос на затылке. Не оборачиваясь, Виорах предупредил Валькин грешный порыв:

— Что вы замыслили, человече? Убить дьявола — значит, лишить человечество зла. Люди без зла, как вам?.. Чтобы вы могли хорошенько представить масштабы последствий, я проведу всего лишь одну параллель: духовная жизнь без зла равносильна материальной жизни без трения. Вы только представьте: нет больше трения — нет опоры под вашими ногами, нет больше возможности передвигаться. Но это еще не все! Любое, даже самое слабое дуновение ветерка свалит вас с ног и понесет вдаль, как парусник по глади моря… или как мусор по шоссе, отполированному колесами машин. Нет зла — нет трения! Вы станете молиться каждому столбу, каждому кусту, обгаженному собаками, пытаясь ухватиться за него, лишь бы прекратить свое бессмысленное, бездарное скольжение в никуда… Такова будет и жизнь без зла. Оно необходимо вам. Зло — сыворотка против зла чужого. Здоровая агрессия, основа выживаемости любого из вас. Не будь вы злым, человече, съели бы вы хоть ломтик ветчины, сервелата или буженины? А? Кусок мяса, черт подери?! Говорю вам: вы обязательно станете его жрать, недобрый вы мой! Не любовь ваша, а вся жизнь людская — зла. Поэтому вы, человече, до сих пор живы… Даже в аду живы. Вот мы и пришли.

Вконец опустошенный не то изнурительной дорогой, не то опустошающей речью своего спутника, человек молчал. Он не находил и не искал сил ответить. При этом не испытывал ни малейшего зла — ни к кому! — вопреки соблазнительным суждениям дьявола.

18

Они очутились в помещении со слабо различимым потолком и без единого окна. Сумрак хозяйничал здесь. У Дьяченко вдруг закружилась голова, комок подступил к горлу. Валька потерял ориентацию — в какой-то момент ему показалось, что он стоит вниз головой. Фыркнув, Дьяченко покрутил головой, стараясь поскорей избавиться от неприятного наваждения. Бр-р! Глаза упрямо передавали в мозг сигналы «SOS». Куда подевался световой ветер? Ни дуновения, ни намека на спасительный свет. Ведь он являлся им даже на лестнице, безвозвратно уводящей во тьму. Спасительный…Казалось, Дьяченко напрочь забыл или отказывался вспомнить, как ненавидел, как проклинал этот свет — не земной, но и не небесный.

Очертания стен выглядели столь размыто, расплывчато, будто человек смотрел на них сквозь стекло, по которому беспрерывно стекали грязные потоки воды. Беспрерывно! Слабое освещение ни в силах было разогнать полумрак, точно паутина, забившийся в дальних углах. Оттуда доносились шелест листвы, невнятное бормотание, тихие стоны, урчание каких-то механизмов. Дьяченко почувствовал, как печаль червем гложет сердце, не способная утолить голод: «Боже, вспоминаешь ли меня! Не хочу пропасть как тварь последняя!» Валька испытал просто жуткую, непреодолимую потребность в любви: «Господи, ну хоть кто-нибудь помнит меня?!» Может, так же алкает душа, преданная забвению, не находящая себе места без спасительных «Царство ей небесное» и «Упокой ее душу»? Может и так. Но в тот момент, когда Дьяченко, внезапно пав духом, отчаявшись услышать глас божий, готов был принять любовь самого дьявола, — даже дьявол не пришел к нему. Он готовился повелевать невиданной мистерией. Краем глаза Валька уловил, как напряглись веки Виораха, прищурились холодно очи… Владыка поднял руку — и в тот же миг вспыхнул свет. Ярчайший! Ярче самых светлых воспоминаний.