Svadba

"Трудно защищать не веру в Бога, – проницательно замечает он, – труд­но защищать традиционное учение о Промысле Божьем в мире. Это учение никак не может быть согласовано с существованием зла и его необычайны­ми победами в мировой жизни, с непомерными страданиями человека".

В самом деле, мир лежит во зле и зло празднует в нем необычайные победы. И если Бог – его создатель и правитель, то Он – подлец и преступник, которого надлежит не любить, а судить, по меньшей мере. На протя­же­ние почти двух тысяч лет, начиная с того дня, когда Церковь успешно воссела на плечах Европы в качестве официального религиозного культа и создала мир Божий, разгул Божественного фашизма захлестнул все. Потек­ли реки крови, гонений, изощренных пыток, сжиганий живьем на кострах, искоренение и преследование науки. И все во имя Бога, слова Божьего, Бо­жь­ей истины, Божьей чистоты.

В одной Германии только, за одно столетие только – с 1450 год по 1550 год – было замучено и сожжено 100 тысяч женщин.

Их преступление? Божественная многомудрая ученость юридически свя­то доказала, что они – эти 100 тысяч женщин – были ведьмами.

По тысяче на костер ежегодно только в одной Германии!

Ни один Божественный трактат, ни одна Божественная догма – ни уче­ние об устройстве Земли, ни учение об устройстве Неба, ни учение об устрой­стве Души – не подтвердились. Но Божественная Истина каким-то невероятным образом сохранилась во всей своей нерастраченной красе и си­ле. Даже для такого чистейшего гения, каким был Николай Александрович: "Я не Бога не принимаю, а мира Божьего не принимаю".

Правда, во имя сохранения драгоценной особы он делает отчаянный пи­ру­эт, попахивающий явной ересью: отказывает Творцу в его традиционном законном праве быть таковым, то есть – Творцом и Мироправителем в этом природном мире.

"В этом мире необходимости, разобщенности и порабощенности, в этом падшем мире царствует не Бог, – уверяет он, – а князь мира сего. Бог цар­ст­ву­ет в царстве свободы, а не в царстве необходимости, в духе, а не в детер­ми­нированной природе".

Хорошенькое местечко выбрал, не правда ли? Ни людей, ни забот. Цар­ство свободы! Одна абстракция в другой. Трансцендентность в трансценден­т­но­сти. Но как быть с книгами? Со священными писаниями? Вековыми цер­ков­ными уложениями и законами? Как их-то подправить и подрумя­нить? Или спрятать, на худой конец? Но как? Их же – море-океан!

Потом, как быть с Иисусом Христом? Он же и вовсе – наполовину чело­век. Или на треть? Арифметике тут делать нечего.

И самое главное – как быть простому смертному верующему? Ему-то Бог нужен в этом мире. Не где-то там, в Трансценденции, а здесь, рядышком, чтобы мог подсобить, когда потребуется, и наградить, когда заслу­жится, и наказать, когда проштрафится, и указать, и наставить, когда за­блу­дится, и так далее.

Не знаю. Голова пухнет от всех этих вопросов. Свихнуться можно. Ясных ответов на них, я лично у Николая Александровича не встречал. Если кто на подсказку расщедрится, намотаю на ус, который непременно для этого отращу. Даю слово. А пока что еще один, несколько ехидный, приз­на­юсь, вопросец. Неужели не брезгливо вытаскивать господина Мироправителя из мира мир­ского, то есть, из его же собственного детского места, чтобы смыть с него легендарное дермецо да очищенного переместить в нечто иное? А если нет, не брезгливо, – то порядочно ли для такого мудрого и нравствен­ного ума? Ведь до сих пор забыть не могу, как по моей отнюдь не могучей сту­денческой спине истово прохаживались профес­сор­ские плетки, насвисты­вая ту же присную, по сути, мелодию. Мол, Ленин – свят, и негоже валить на него вину за наши греховодные делишки.

Однако, посмотрим на Трансценденцию. Что оно такое, это Царство Свободы, кото­рое предлагает нам брезгливый человек?

"Я не чувствовал себя по-настоящему и глубоко гражданином мира, граж­данином общества, государства, семьи, профессии или какой-либо груп­­пировки, связанным единством судьбы. Я соглашался признать себя лишь гражданином царства свободы".

Брезгливость – брезгливостью, но полет-то какой! Маститый профессор в роли избалованного франта. Не надо мне ни мира, ни общества, ни госу­дар­ства, ни семьи. Подайте мне царство свободы. Только гражданином цар­ства свободы соглашаюсь быть.

Ведь сам еще недавно лупцевал за столь неумеренное рвение Льва Тол­стого, толстовство и всех прочих духов русской революции.

А теперь что?

Все понятия жизни редуцированы, оболванены, превращены в цацки-шмацки, в игрушечки инфантильного интеллекта. Жизнь – игра, и мысль – игра. Царство свободы – продукт вымученных игровых упражнений нигилисти­ческого рассудка, обращенного в бушующий экстаз лицедейства и проро­че­с­кого пафоса.

Еще раз: давно ли мы обвиняли в сем беспросветном грехе своих собра­тьев по столь мужественному перу?

Царство свободы, оказывается, – нечто такое, что наступит после конца мира, после окончания мировой истории.

"История имеет смысл потому, что она кончится. История, не имеющая конца, была бы бессмысленна. Бесконечный прогресс бессмыслен...".