Svadba

Могучий Солженицын вцепился в меня, как клещ. Никакого отбоя:

"Богров готовился слишком хитро! Он не представлял, насколько безза­щит­на против него одного вся императорская Россия!..

В зале оставались немногие, проход был пуст до самого конца. По нему шел, как извивался, узкий длинный, во фраке, черный, отдельный от этого летнего собрания, сильно не похожий на всю публику здесь... Это был долголицый, сильно настороженный и остроумный – такие бывают остроум­ными – молодой еврей...

Террорист, змеясь черной спиной, убегал. Царь – ни в ту минуту, ни позже – не спустился, не подошел к раненому.

Не пришел. Не подошел.

А ведь этими пулями была убита уже – династия. Первые пули из екате­рин­бургских".

Когда-то ввернуть высокое словцо об опальном авторе Гулага я ухитрил­ся даже на лекции по 18 веку. Наша совесть, наша слава боевая! Его имя, мол, звучит пока еще не очень складно, но настанет время, когда непривычное для слуха Солженицын зальет наши уши музыкой, подобно именам Пушкина, Достоевского, Тол­стого. Спасибо, студенты попались приличные – можно было не бояться за судьбу кафедры. Но мог ли кто-то тогда ожидать, что однажды из его патриаршей бороды выпорхнет шедеврик, где черным по белому, страстно и вдохновенно будет сказано, что революция, окрылявшая русскую душу на протяжение сотни лет, считай от великого Радищева до великого Толстого, – всего лишь столкновение российского орла с еврейской змеей? А вся сложность, вся мука и гибельность русской истории сведется к детективу о супермене, который, воору­жась чисто еврейской ненавистью ко всему русскому, задумал погубить и погубил Великую Державу двумя выстрелами?

Богров, конечно, террорист и негодяй, но разве сводить трагическую историю русской революции к змеиной мести еврейства менее террористич­но? По крайней мере, нет ли чего-то больного в самом утверждении, что жизнь или смерть 170-миллионного народа всецело зависит от супергероя, будь то суперхилый Богров или суперстатный Столыпин?

Речь зашла о поглощении искусства бизнесом.

Алик сказал:

– Смотреть противно, как Софи Лорен рекламирует духи. Ведь, как ни как, а актриса мирового класса.

– Ну и что! Ей платят, она и рекламирует, – возразил Кирилл. – Ничего позор­ного в этом нет. Что? Да. Это все наш советский менталитет в тебе говорит. Ты не согласен со мной? А? Что?..

Слово за словом, перешли на русских писателей. Сначала в метрополии, по­том – эмигрантских. Выяснили, что писатели живут либо на наследственном капи­та­ле, либо на щедром обеспечении советской власти, либо сосут лапу, независимо от таланта. Сугубо на литературе жить могут единицы. Из наших – только Солже­ни­цын и Эдичка Лимонов процветают на писательских доходах.

– Что же, они самые-самые?

– Самые-самые в понимании потребностей рынка.

На это Алик сказал:

– Не будь сволочью. Как можно Солженицына приплетать к рынку?

– По-моему, и Эдичкин секс от чистого сердца, – сказал я, стано­вясь на сторону Алика.

Тут вмешалась Полюся. Она сказала:

– Вообще, русская литература не от мира сего.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что русская литература... я имею в виду, настоящая – беско­рыс­тна.

– Ну правильно, я тоже так считаю, – сказала Светлана, жена Кирилла, дет­­­с­кий голосок которой и быстрота речи напоминают Рину Зеленую. – Я ему все время говорю: "что угодно можешь говорить о России, но русская литерату­ра не срав­ни­ма ни с какой другой. Она чиста и наивна, как ребенок. Она вся в служе­нии".

– Не в служении, допустим, а в учительстве. Но не будем мелочными. А? Что? Я же ничего плохого о ней не сказал... Я сказал только, что писатель тоже живое существо и не может питаться одним духом святым. Ты не согласен со мной, Наум­чик? Нет? – веско защищаясь и возвращая разговор к своей исходной теме, сказал Кирилл.

Наумчик – это я. Там был Николаем, здесь стал Наумчиком. О метаморфозе, слу­чи­вшейся с моим именем, я еще расскажу, а пока все же продолжу о том, как я проговорился перед Кириллом о Хромополке.

– Я с тобой не согласен, Кирилл, – сказал я патетически возвышенно. – Пита­ние писателей святым духом не так уж плохо. Святой дух помогает им выста­и­вать перед превратностями судьбы.

– И сохранять душу, – на полном серьезе добавила Светлана голосом Рины Зеленой, а Полюся, занятая нарезкой торта, весело произнесла:

– А знаете почему? Потому что дух и душа, как суп и лапша, – близнецы-братья.