Svadba

Разлил нам обоим. Только нам. Угомонить меня но­ро­вит. Но попробуй угомонить вулкан!

– Поехали.

– За тебя.

Опрокинули. Хромополк к нам подсел.

– Что же это вы, ребятки, одни?

– А ты разве пьющий? – Тихомирыч.

– А ты разве не на посту? – я.

Хромополк улыбнулся, ни мне, ни Тихомирычу не ответил и как бы походя закинул:

– Вы уже, наверно, слыхали, Солженицыну нобеля отвалили.

Тихомирыч, шутя:

– Так ему и надо.

Я, не шутя:

– Так нам и надо.

Пауза, тишина, заминка. Запахло взрывом. Тихо­мирыч решается приот­крыть клапана.

– Да, – говорит он солидно и веско, чеканя каждое слово, как будто за кафедрой, – история литературы, знает примеры, когда того или иного писате­ля признают сначала чужие, а потом уж и свои. Так было с Айтматовым, например. Сначала русские, а потом уже и кир­гизы его признали.

– Ну да причем же здесь Айтматов? Дал вам всем пинка Солженицын – вот и радуйтесь.

– Да чего же нам?.. А тебе?

– А мне в радость. Хотя тоже тоскливо. Но не от­того, что дали, а как о том сообщили в наших газетках. По сообщениям зарубежной печати... Да еще микроско­пическим шрифтом, да всего в десять строк, будто речь не о гении, а хрен знает о ком. По сообщениям зарубежной печати, будто у самих глаза на заднице, им зарубежная печать сообщать должна.

Я сорвался-таки с тормозов. Но и у Тихомирова, видно, уже подошло к самой глотке. Все вокруг засты­ли, глядели на нас вытаращенными глазами.

– Ну да, поэтому ты сразу протест накатал! – выпа­лил он зло.

– А ты откуда знаешь? – я чуть со стула не сва­лился.

Господи, неужели гэбэшам уже и это известно? Не­у­жели перехватили?

– Оттуда!

– Ну что ж, хорошо работаешь, Хромополк. Ты толь­ко скажи, перехватили мое письмо? Да?..

– В "Правду", что ли?

– Да оставь его в покое!

– Ну кто ж еще мог тебе об этом донести?

– Это мое дело. Ты же передо мной не отчитывался, когда посылал, чего же я должен? Ты думал, как это на кафедре отразится? На всех? Смелый какой выискал­ся!... Один ты, да? Один ты чистенький?...

– Я за кафедру не в ответе.

– Зато она за тебя.

– Вот это-то и хреново. Но не моя вина...

– Так рассуждают – знаешь кто?

– Кто?

Его тащила к выходу Зинаидка, жена его, а Нинуля, став позади меня, тщилась закрыть мне рот ладо­нью, прижимая меня затылком к своему животу. Танечка Горидзе запрыгала между нами, стараясь унять обоих. Треща­ла радиола, кто-то плясал, кто-то подбад­ривал нас смехуечками. Хромополк, вольно или неволь­но замесивший все это, стоял в сторонке.

– Кто? – рычал я, сквозь Нинулину ладонь. – Кто?!

– Мудаки и провокаторы!

На мудаков я не среагировал (так оно и есть, да к тому же нормальная обиходная, ничего не значащая пришлепка), а на провокаторов...

– Это я провокатор?!

Тихомиров был уже в коридоре. Зинаидка одной рукой прилаживала на нем ушанку, а в другой держала пальто, подставляя растопыренный рукав под его то и дело вырывающуюся руку.

– А то кто же еще! – выдавил он из себя, влезая в рукав.

– Ах так! Ну так знай же, милый мой Алексей Георгиевич, мы живем в тюрьме. Такие вот непровокато­ры, как ты, сделали из своей горячо любимой родины тюрьму. И не тешь себя, дорогуша, никакими иллю­зиями. Тюрьма! Тюрьма!.. Будка собачья – и та более пригодна для жизни...

Мне было все равно. Лавина – попробуй удержать.

Ясно, что после этого все разошлись. Нинуля сидела у недоеденного разоренного стола, в который она ухлопала столько сил, и тихо плакала. Я же не испытывал ни угрызений, ни страха. Просто было жаль, что вымес­тил все на друге. Ведь он, по сути, чистейшая душа. Защищает меня где может и как может. Теми же глазами смотрит на всю эту дребедень. Только что – не герой. А кто из нас герой? И можно ли от всех геройства требовать? Это они, твари, поделили всех на героев и изгоев, а людям этого не надо, они не могут так. Им жить надо, есть, пить, кормить семью. Кафедрой заведовать.

– Как Тихомиров-то поживает? Все еще там, с то­бой?

– А вы разве не переписываетесь? – лунное лицо Хромополка дернулось вширь.

Мы сидели в зале пиццерии на Эри стрит. Ничего умнее, как завести его сюда, я от неожиданности не придумал. Да и что можно было приду­мать – не посылать же его круто к такой-то матушке или, что так же нелепо, сразу домой тащить. А тут можно было посидеть, дух перевести.

– Я послал ему пару писем, но все без ответа.

– Идейно выдержанный товарищ, – снова морда его вширь потекла.

– Что верно, то верно. Но и ваши гаврики там не дремлют.

– Когда-то не дремали, теперь перестраиваются.

– А ты как? Все еще у них?

Его глаза округлились, заблестели, щеки рванулись к разным полюсам и в этом положении как бы застыли. Он не произнес ни да, ни нет, но слов и не нужно было – легко читалось его лицо. А как же, – было написано на нем. – А как же иначе? Официантка принесла пиццу, нарезала ее, как обычно, на треугольные куски. Ему порцию, мне порцию, наполнила наши кружки пивом и, спросив не нужно ли нам еще чего, удалилась. Он отпил с полкружки пива, крякнул от удовольствия и с аппетитом набросился на пиццу.

– Проголодался я что-то. Вкусно.