Свадебные колокола

— Нас трое. Кто-то один дойдёт наверняка. Если мы попали в эту глупую ловушку, то и выбраться из неё сможем. Элементарная теорема.

— Но её ещё доказать нужно, — хмуро отрезал Валька Беда.

Фисенко промолчал, прикусив губу. Он достал из кармана ободранный спичечный коробок, вытащил из него три спички и, обломав две из них, зажал в кулаке головками вверх.

Жребий бросили молча. Когда разобрали спички, стало совсем тихо.

— Я — первый, — твёрдо и весело сказал Яша Чандей. Выходит, самая длинная спичка досталась ему. — Мне всегда везло, ребятишки. Я первым иду доказывать теорему. И если я её докажу, мы назовём её теоремой Чандея. По рукам?

Никто не стал возражать, а Валька Беда поднял два пальца — у него была средняя спичка. Он был вторым.

Фисенко повезло больше других — он оставался третьим.

Их план был чудовищно прост — все трое идут одной дорогой. Если подорвётся первый, по его следам пойдёт второй, затем очередь третьего. Идти самым коротким путём. Кому-нибудь должно повезти. Иного пути не было. Может, и были, но о них не говорили; выходит, их и не было совсем.

Яша Чандей спрятал свою худую грудь в выжженный тельник, невесело, но бодро стукнул каждого то плечу и сказал:

— До скорого.

Следом за ним вышел из землянки Валька Беда.

Фисенко остался один. Он сидел в заваленной молодыми подсолнухами землянке и слушал тишину.

Мне надо было пойти первым, подумал Фисенко. Мне теперь всё равно. Ноги ни к чёрту не годятся. Ни к чёрту.

Ему чудились шаги, и эти невидимые глухие шаги сливались со стуком его маленького сердца, с его мыслями, которые заострялись, становились ясными. И эти мысли, и шаги, и стук маленького сердца сливались в один твёрдый комок. Только какой, он не мог объяснить. Разве всё можно объяснить? Почему вот умирают люди — один раньше, другой позже? Жили бы все до ста лет и в ус не дули, и не болели, и не стреляли.

Когда наверху раздался близкий взрыв, этот комок лопнул. Не было больше ни мыслей, ни стука сердца, и шагов больше не было слышно.

Вернулся бледный Валька Беда. Он хотел что-то сказать и не мог. Он никак не мог привыкнуть, что люди умирают по своему собственному желанию. Для него смерть всё ещё была абсурдом.

Фисенко тихо спросил:

— До какого места он дошёл?

— До большого валуна… Там ещё метров тридцать.

— Тридцать метров — это как раз для меня, — стараясь говорить твёрже, ответил Фисенко.

— Нет! Нет! — испуганно и торопливо возразил Валька Беда и сделал шаг назад. — Теперь моя очередь по жребию.

Дурак, подумал Фисенко, ты маленький глупый дурачок. И упрямый, как все солдаты. Тебе же пишут столько писем и на них ждут ответа.

Но вслух он сказал другое:

— Помоги мне выбраться наверх из этой проклятой ямы.

Валька вынес его на плечах. Небо встретило Фисенко пламенем солнца, земля — холодными бессмертниками, воздух — музыкой цикад и кузнечиков.

— Я пошёл, — сказал Валька и с грустью посмотрел на Фисенко. Он не завидовал ему, он прощался с ним. — Я вот не успел письма отправить. Если что… ты, Фисенко, все сразу не отправляй. По одному… — И Беда сунул в руку старшине бумажный солдатский треугольник. Потом второй и третий.

Фисенко кивнул, взял письма и машинально протянул Беде свою финку с ручкой, сделанной из клыка моржа. Он не знал, зачем Вальке эта финка. Так, на всякий случай, может, пригодится.

Он лежал на сухой тёплой земле и внимательно наблюдал за каждым осторожным шагом Беды, который уходил всё дальше и дальше. Вот он дошёл до большого валуна, у которого подорвался Яша Чандей. Стоп, подумал Фисенко. Передохни немного. Торопись медленно. И как же нас угораздило забраться в эти дурацкие мины?

Теперь Фисенко казалось, что Валька стоит на месте, не двигаясь. Но спина его уменьшалась. Выходит, он всё-таки шёл вперёд. Вот Беда сделал шаг направо. Зачем? Нужно экономить каждый метр. Ещё два шага. Третий. Смелее, Валюня. Раз ты не знаешь, где можно взлететь на воздух, тогда панику на замок. А сколько ни гляди в эту землю, всё без толку — мины не оставляют автографов. На то они и мины. У войны свои законы, как у матери, которой совсем не дороги её дети.

Валька добрался до большого зелёного куста. Куст был похож на рогатого пугливого оленя.

Надо будет как-нибудь на Алтай выбраться, подумал Фисенко. На Алтае хорошо. Тихо.

Зелёный олень красиво прыгнул вверх и полетел в небо. И только потом раздался глухой простуженный взрыв, сначала тихий, а потом сильнее и сильнее, злой и раскатистый, словно рёв раненого льва. И в этом зверином грохоте, когда задрожала под Фисенко сухая и тёплая земля, ему послышался хохот.

А на месте куста, верно, осталась воронка. С такой мыслью Фисенко прополз первый метр на животе.

Упираться в землю коленками было трудно, чертовски неловко, неудобно и больно. Эта острая боль отдавалась в ступнях, набитых осколками, словно о них тушили окурки сигарет, вдавливая их и выкручивая. Мерзкое ощущение.