Свадебные колокола

— Тогда и узнаешь, директор, — Веня уклонился от откровенного разговора, откладывая его до возвращения. — Как будем с транспортом?

— Что-нибудь придумаем, — ответил Иваныч.

Он вытащил из стола колокольчик и зазвонил.

Среди гама и шума, который стоял в правления, звон колокольчика терялся, на него никто не обращал внимания, потому что каждый был занят своим делом. Но тот, для кого этот звон предназначался, услышал его, и молодой парнишка, верно только что вылупившийся из средней школы, появился перед Иванычем.

— Звали? — спросил он.

— Звал. Что у нас, Али-Баба, есть из четвероногих?

— Ничего.

— Пораскинь мозгами. Вот журналиста в город срочно нужно отправить.

Мальчишка с интересом посмотрел на Веню. Калашников покраснел и сделал вид, что поправляет брюки, которые выбились из-за голенища сапога.

— По вашей записке я отдал последнюю машину Борзых, — виновато ответил Али-Баба. — К вечеру что-нибудь будет.

— Сколько я раз тебе говорил, — вздохнул Иваныч, — не верь ты никаким моим запискам. Ты у меня министр транспорта.

— Только к вечеру, — снова повторил Али-Баба. Он почесал кулаком покрасневший нос и смутился, как будто он был во всём виноват.

— Какой вечер, — с обидой бросил Веня, не поднимая головы. — У меня ни метра времени. К вечеру мне надо быть в горкоме, как из пушки. А в городе у меня сорок дел, и все надо переделать к вечеру.

Мальчишка, которого звали Али-Баба, задумался, посмотрел в окно, за которым виднелся совхоз и голая берёза у самого окна правления, и нерешительно сказал:

— Трелёвочный трактор есть. Виктор за запчастями собирался в город.

— За запчастями, — повторил Иваныч и кивнул головой. — Иди.

Потом он подписал какие-то бумаги и сложил их в стопку, как тарелки после завтрака, внимательно посмотрел на Веню и спросил:

— Трактор водить можешь?

— Третий год на востоке, — отозвался с гордостью Веня и встал со стула.

Этим было сказано всё. Больше не требовалось никаких доказательств. Слова прозвучали солидно и веско, как пароль в резиденцию японского императора.

— Только вот что я должен тебе сказать, — вздохнул Иваныч. — Если кто-нибудь узнает об этом, у меня будет прямая дорога в суд. Понимаешь?

Веня кивнул головой.

— Послушай, Калашников, а может быть, ты привезёшь нам запчасти? Всё-таки мало-мальский повод. А то ведь и оправдания перед прокурором никакого не будет.

— Привезу, — твёрдо ответил Веня. — Давайте доверенность. Вот мой паспорт.

— И Витька мне позарез эти два дня нужен, — задумчиво сказал Иваныч. Он взял в руки Венин паспорт и добавил: — Сколько возьмёшь за доставку?

— Ты хоть и директор, но дурак! — вспыхнул Калашников.

— Добро, печки-лавочки, — согласился молодой Иваныч и протянул Вене свою широкую ладонь.

Рука его была сухая и прохладная. Веня ответил крепким рукопожатием, и ему снова стало стыдно и неприятно за всё своё враньё. Он твёрдо решил, принеся душевную клятву перед своей совестью, что в городе, чего бы ему это ни стоило, проколотит в редакции областной газеты фельетон Иваныча о картошке. Статья ведь дельная, чего и говорить. Не зря директор шестой год недосыпает и корпит над учебниками.

Скоро доверенность была готова. Иваныч пошёл проводить Веню и по дороге затащил его к себе домой. Он дал ему в дорогу кусок холодной медвежатины и половину буханки ржаного хлеба.

— Не нужно, — смутился Веня и отказался.

— Бери-бери. В дороге пригодится, — ответил Иваныч и засунул пакет к Вене в рюкзак. Потом он достал из нового тяжёлого шкафа бутылку водки и предложил: — Махнём по одной?

— За знакомство, что ли? — спросил Калашников.

— Ну.

— В следующий раз.

— Ну как знаешь, — Иваныч убрал бутылку обратно.

Потом он подошёл к магнитофону, который стоял на письменном столе у окна, и снял с него крышку. Магнитофон был немецкий, новый и красивый. Первоклассный.

Иваныч повернулся к Вене и сказал:

— Послушай.

Веня ожидал услышать музыку, какую угодно, и удивился, когда тихий ровный голос, чуть заикаясь и растягивая слова, начал читать стихи. Иваныч постучал рукой себя в грудь: мол, сам читаю, и шёпотом добавил:

— Берггольц.

Калашников кивнул ему. В комнате пахло вареньем и пылью. Ровно звучал голос Иваныча с плёнки:

Пускай эти слёзы и это удушье,
пусть хлещут упрёки, как ветки в ненастье.
Страшней — всепрощенье. Страшней — равнодушье.
Любовь не прощает. И всё это — счастье.

Я знаю теперь, что она убивает,
не ждет состраданья, не делится властью.
Покуда прекрасна, покуда живая,
покуда она не утеха, а — счастье.

Когда Веня уходил от Иваныча, он сказал ему:

— Ты знаешь, директор, я тебя надул. Ты можешь взять трактор обратно. Я репортёр на общественных началах.

— Знаю, — сказал Иваныч. — На обратном пути потолкуем.