Свадебный бунт

В свободное от поручений и занятий время Барчуков наведывался в ту улицу, где пребывали ежечасно и ежеминутно все его помыслы и мечты. Он отправлялся, большею частью, в сумерки или поздно вечером поглядеть и постоять недалеко от дома Ананьева, увидать хотя издали и среди мрака ночи в освещенном окне фигуру Варюши. Идти внутрь двора и дерзко пролезать снова в дом и в горницу хозяйской дочери Барчуков уже не решался; он знал теперь, что это, по закону, если не государскому, то по закону собственного изделия Тимофея Ивановича, считалось великим преступлением. А избави Бог опять попасть в яму.

Барчуков до сих пор наверно не знал, как и за что освободил его Копылов. Он, конечно, подозревал, что Варюша выкупила его, переслав с Настасьей поддьяку те деньги, которые тайком от отца могла скопить. Но, однажды случайно пойманный новым хозяином близ дома Ананьева, Барчуков после искренней беседы с Гроднером сказал причину, побуждающую его стоять истуканом около дома ватажника, и вдруг узнал от него же всю истину. Деньги, около двадцати пяти рублей, были заняты Варюшей для спешного дела у того же Осипа Осиповича с тем, чтобы возвратить по смерти Ананьева не более, не менее как сто рублей.

— Пойми, малый, — говорил Гроднер, — проживи ватажник еще десять лет, пропали мои деньги совсем. Ну, а на мое счастье умри он в скорости, получу хороший барыш.

— Ох, кабы он помер, — воскликнул в ответ Барчуков, — так я бы, хозяин, от радости все двести отдал бы тебе сам.

Почти ежедневно отправлялся Барчуков поглядеть на окна возлюбленной или встретить ненароком и перетолковать украдкой с Настасьей, передать два-три слова привета ее боярышне. Почти тоже каждый день ходил он и к новому знакомому Носову, которого очень полюбил и уважал. У Гроха он часто видался с новым приятелем Лучкой, которого теперь, благодаря совместному сиденью в яме, искренно любил. Это был чуть ли не первый его приятель в жизни.

Партанов был все еще без места. Он дал себе зарок больше не пить и не буянить. Яма и его будто отрезвила. Но, несмотря на это, пристроиться он, все-таки, никак не мог, ибо его клятве и божбе ни капли вина в рот не брать никто во всем городе поверить не хотел и не мог. Даже сам он сначала будто не верил и удивлялся своей продолжительной трезвости, но в то же время ясно чувствовал, что теперь совершенно изменит свое поведение. Увещания Носова и Барчукова и отчасти воспоминание о смрадной яме привели Партанова к искреннему и твердому убеждению, что пока он будет запивать, никакого толку из его существования не выйдет. А ему все еще чего-то жаждалось. И умный малый, все-таки, сам не понимал, что это было нечто имеющее именование у людей и просто зовется честолюбием.

Однажды спустя неделю, Барчуков снова пошел в улицу, где был дом ватажника, и среди сумерок снова повстречался с Настасьей. Вести были плохия. Варвара Климовна велела передать ему, что отец как будто опять затевает что-то с своим приятелем Затылом Иванычем. Новокрещенный татарин снова часто бывает у хозяина в гостях. В чем проходит их долгое сидение по вечерам и перешептыванье, ни Варюша, никто из домочадцев знать не мог.

Барчуков унылый вернулся к своему хозяину. Вечером он отправился к Носову, повстречался там с приятелем Лучкой и на расспросы о своей чрезвычайной унылости ответил Партанову, что ему нужно с ним перетолковать.

Приятели пошли вместе от Носова и на этот раз, забравшись в маленькую горницу дома Гроднера, где жил Барчуков, до полуночи совещались. Барчуков подробно, вполне откровенно передал приятелю, что его возлюбленная, о которой он прежде намекал, никто иная как дочь Ананьева, и кончил последним известием о новых вознях перекрестя Бодукчеева.

— Дело дрянь, — решил Партанов, — опять что-нибудь затевают. Тут одно спасенье, Степушка, идти мне наняться к Затылу Ивановичу, влезть ему в душу, узнать все, что он собирается творить, и усердно разделывать все его дела.

— Да он тебя тоже не возьмет, — сказал Барчуков.

— Возьмет, братец ты мой, верно возьмет. Я к нему без жалованья буду проситься, а за первый запой штраф с себя в его пользу положу. Он жаден на деньги — страсть.

— Господь с тобой! за что же из-за моего дела пойдешь в наймиты без жалованья? Нет, это я не могу… решительно произнес Барчуков.

— А помнишь ты, как вели меня стрельцы, — отозвался Партанов, — да ты мне горсть алтын в руку шлепнул? Помнишь ли ты мою божбу тогдашнюю тебе услужить? А что, с тех пор сделал я что-нибудь? Напротив того, ты, братец мой, помог мне из ямы выбраться и мне услужил. Вот теперь мой черед. Завтра иду наниматься к твоему Затылу.

— Ладно, согласен, — заявил Барчуков, — но ты будешь брать с меня половину положенного мне моим хозяином.

— Зачем? Мне деньги ныне не нужны! Я не пью.

— Без сего условья я не согласен.

— Ладно, — решил Партанов, — все это там видно будет. Коли будет за что, вестимо, возьму. А коли удастся нам шкерить Затыла, схоронить самого ватажника и отпраздновать твою свадьбу, то тогда Степан помни — я у тебя главный приказчик по всем учугам буду, над всеми ватагами.

XX