Свадебный бунт

Православный христианин и церковный староста Никольской церкви попросту в этой горнице творил намаз! Мысль, что это грех и вероотступничество от вновь принятой религии, ни на мгновение не приходила на ум перекрестю. Мысль, что за это можно было ответить, попасть в ту же яму под судной избой, про которую он часто слыхал, конечно, приходила в голову нового князя Бодукчеева. За то же он тщательно и запирался на замок.

Перестать молиться так, на коврике, на отцов и дедов лад, своему Богу, с которым он был давно связан душой, к которому он не мог относиться так же подозрительно, как к христианскому Богу, князь Бодукчеев не имел возможности.

Он переживал теперь особенно важные дни своей жизни. Он сватался за девушку красавицу и приданницу, которая действительно ему крепко нравилась, он готов был бы взять ее за себя в иные минуты даже без приданого. В такое время нужна помощь свыше. Смущенное сердце невольно просит с небес заступничества и покровительства.

Как же в трудные мгновения обращаться к новому знакомому, которого только что встретил и совсем не знаешь! Понятно, побежишь за советом и помощью к старому другу. Как же теперь было ногайскому татарину обращаться за помощью к своему новому Богу, который положительно ничем еще не доказал ему ни своего к нему расположения и внимания, ни, своего всемогущества.

Затыл Иванович иногда, впрочем, подумывал, что если бы он женился на Варюше, то со временем ему, может быть, легче будет молиться христианскому Богу. Да тогда и не придется очень Богу молиться, и все равно — тому или другому. Когда все устроится, ему ни Аллаха, ни Бога не нужно будет. Но теперь, в эти решительные, роковые дни, когда он орудует на все лады, когда ему и Ананьев, и Лучка помогают всячески, чтобы свертеть дело и повенчаться с Варварой Климовной, теперь немыслимо бросать Аллаха и обращаться к христианскому Господу.

Через неделю после своего поступления к Затылу Ивановичу, Лучка, конечно, уже стал главным руководителем в заветном и сердечном предприятии своего сиятельного хозяина. Не только Партанов бывал в доме Ананьева, видался и беседовал с Настасьей и с самой Варварой Климовной, но он стал любимцем самого Ананьева, как доверенное лицо его приятеля, князя Бодукчеева. Таким образом Лучка был свой человек, чтобы лазить в душу Затыла Ивановича, и свой человев в доме Ананьева, чтобы ладить и устраивать совсем не то, что поручал ему перекрест.

Барчуков видал, конечно, Партанова тайком и часто изумлялся ловкости друга. Сам чорт, казалось, не мог так все перепутать в путанном деле и вместе с тем так ясно видеть и хорошо знать, где какой конец, и где начало, и где всякий завязанный узелок всякой нитки.

— Вот в этих самых путах, которыми, сказываешь ты, я всех перепутал, — говорил Лучка приятелю:- я всех их, как в сетях, на берег и вытащу. А на берегу на этом, которая рыба подохнет, которую я назад в речку заброшу, а которую в бадью спущу. Клим Егорович, вестимое дело, у меня подохнет; ну, а Затыла Ивановича, прости, голубчик, на погибель я не дам. Совесть моя мне запрет кладет. Его я обратно в речку заброшу. Будет он у нас, хоть и без Варюши, но жив и невредим. Пускай от срама к себе, в ногайские степи, уезжает. Впрочем, я его хочу поженить на одной приданнице старой, но тоже богатой.

XXI

В те же самые дни в доме Сковородихи, на Стрелецкой слободе, явился, однажды, молодец, франтовато одетый, а с ним пожилая женщина, довольно известная в Астрахани. Она была главная устроительница судеб обывателей, т. е. сваха. Впрочем, никакие бракосочетания, крестины и даже похороны не обходились без нее. Всюду она была свой человек.

Не раз бывала она у Сковородихи, но тщетно усовещивала скупую, тучную и ленивую стрельчиху справить хоть одну свадьбу, хотя бы старшей дочери Марьи.

Хозяйка отдыхала на постели, когда девка доложила о прибытии Платониды Парамоновны Соскиной, и Сковородиха сразу разгневалась при этом имени.

— Опять сватать! Гони ее со двора! — приказала Авдотья Борисовна.

Девка пошла, но чрез минуту вернулась и объяснила, что сваха сказала: «Не пойдет со двора».

— Как не пойдет? — удивилась стрельчиха.

Девка повторила тоже самое.

— Она говорит, скажи сударыне Авдотье Борисовне, что я не пойду со двора, и вот так до ночи и буду здесь на крылечке сидеть. А ночью оба умостимся тут и спать до утра.

— Кто оба?

— А с ней парень такой пригожий, да прыткий. Уж примеривался на крыльце, куда ночью головой ложиться — к дому, или к улице.

— Что? Что? Что?… — повторила Сковородиха, пуча глаза на девку.

— Точно так-с. Прыткий… Сказал Платониде Парамоновне при мне… Не тужи, говорит, голубушка. Не даст Сковородиха одной девицы волей, я их всех пять сграблю за раз и продам в гарем к султану турецкому.

— Стой. Не смей! Не пужай! Стой! — заорала Сковородиха, подымаясь и садясь на постели.

Она едва переводила дух, хотела сказать еще что-то, но не могла и замахала руками.

— Айканку… Айканку зови.