Свадебный бунт

Он говорил, что князь Затыл Иваныч совестился сам заговорить со свахой; заочно со стыда горит, умоляет сваху это дело обделать и обещает ей сто рублей.

На второй день сваха колебалась.

— Как же Варюша-то Ананьева? — спросила она Лучку.

— Плевать ему теперь на нее, если она его не хочет и срамоту на него напустила, предпочла ему чуть не дно морское, Каспицкое.

На третий день сваха была побеждена красноречием Партанова и, не видав Затыла Иваныча, собралась с Лучкою вместе к Сковородихе.

— Одна не пойду! — заявила она. — А уж идти от твоего жениха потайного, так обоим вместе.

Лучка ничего против этого не имел и весело собрался, весело вымазался маслом. Очевидно, на его улице праздник был! Сваха объясняла его радость привязанностью к своему хозяину, а то и барышами.

— Может, князь Бодукчеев и ему сто рублей обещал за хлопоты, — думала Соскина.

Одно только обстоятельство продолжало смущать сваху. Лучка уверял ее, что князю из всех дочерей Сковородихи пуще других полюбилась не красавица Дашенька, не умница Машенька, не кроткая и ласковая Пашенька, хотя бы и горбатая, а верзило, леший-девка Глашенька.

— Как же это так? — недоумевала Соскина.

— Что ж?.. Скус такой! — отвечал Лучка.

— Она ж хуже всех!

— На наши глаза. А у него свои — ногайские…

— Да и объемиста гораздо…

— Объемистая и по мне лучше худотелой!

— Уж больно тяжела не в меру!

— Ее ему не носить.

— Сказывают, весу в ней до семи пудов.

— Вот эвто самое на его скус княжеский и пришлось. Говорит — мяса много.

— Да ведь ему же ее не есть!

— Не наше, Парамоновна, это дело! — решал Лучка. — Наше дело сосватать, запись смастерить, отступное определить и свадебку чрез недельки три сыграть, денежки за хлопоты получить… и пьяным с радости напиться.

И вот Лучка Партанов и сваха Соскина появились в доме Сковородихи.

Сначало все пошло на лад. Айканка, смотревшая на дело замужества девиц стрельчихи совсем иначе, нежели она сама, рада была нежданному поручению и случаю «втюрить» Авдотью Борисовну в свадебное дело, да так, чтобы она уж не могла потом на попятный двор. Айканка, после целого ряда условных «виляний» свахи, поблагодарила за честь и спросила, кто таков этот князь.

— Князь Макар Иванович Бодукчеев.

— За что такая милость к нам, то-ись?.. Авдотья Борисовна простая стрелецкая вдова…

— Да дыни и арбузы у нее княжеские, за которые деньги горой отсыпают! — прямо бухнул Лучка.

— Ну, как же… Нешто из-за мошны… — заявила сваха, отрицая корыстолюбие Затыла Ивановича, которого ни разу близко в глаза не видала.

— Что ж! Это правда — матка! — ответила Айканка. — И я так это дело смекаю. Он князь и с достатком. А тут, все-таки, за невестушкой еще приполучить можно… А на которую же из наших девиц он доброжелательство свое обратил?

— На Глафиру Еремеевну, — сказала сваха как-то все еще неуверенным голосом.

Айканка, дотоле улыбавшаяся, вдруг насупилась, съежилась и выглянула изподлобья.

— Что же так? — воскликнул Лучка, не удержавшись.

— Ну, этого я… На это я вам никакого ответа дать не могу.

— Почему?

— Да так уж…

— Так подите, спросите Авдотью Борисовну.

— И она тоже в этом затруднится… Если б другую вот какую… Любую… Хоть бы вот самую молодую и из себя видную, Дашеньку. Ну, то б хорошо… Я бы и сама согласье за мать дала… А Глашеньку — иное дело. Тут и сама Авдотья Борисовна побоится.

— Чего?

— Да так уж…

— Она же на возрасте…

— Да… Известно… Только тут… Совсем дело не подходящее! — даже грустно проговорила Айканка, видя, что все дело расстроивается.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — воскликнул Лучка. — Ну, а если другую какую? — прибавил он вдруг. — Тогда бы ничего?..

— Другую с нашим удовольствием.

— Отвечаете вы, что другую Авдотья Борисовна отдаст за князя?

— Вестимо. Честь ей великая — дочь княгиней величать.

— Ладно. Я с ним перетолкую и завтра у вас опять буду.

— Да неужто же он за один день переменит свои мысли? — спросила сваха.

— Отчего же… Да, может… Может, и я ошибся, ей-Богу! — выговорил вдруг Лучка жалобно, как бы прося прощения. — И тебе, Платонида Парамоновна, показалось дело неподходящим. И вот ей тоже, управляющихе, кажется дело негодным и непокладным. Я лучше справлюсь, и завтра мы опять придем.

— Чудно. Ей-Богу, чудно… Чудишь ты, Лукьян Партаныч! — вымолвила сваха подозрительно.

— Да не Партаныч! Тьфу! Типун тебе на язык… — выговорил Лучка, но вдруг сообразил и отрезал:

— Ведь вот ты, Парамоновна, путаешь. Зовешь меня Партанычем. Отчего же было мне не спутаться, когда всех девиц Авдотьи Борисовны зовут приятели и сродственники сходственно. Мне князь мог тоже так-то сказать: и Сашенька, и Машенька, и Дашенька… А мне почудилось: Глашенька.

— Это вот верно! И отдам я руку на отсечение, что ты спутал! — воскликнула Соскина.

— Князь тебе, сударь мой, либо Машеньку, либо Дашеньку называл, — сказала Айканка.

— Завтра будем опять и все дело повершим. Только вот что, родная моя. Князь без записи не хочет. Чтобы не было семи пятниц на одной неделе у вашей Авдотьи Борисовны! Она ведь баба крепкая, всем это ведомо. Князь и боится срама.