Свадебный бунт

Так или иначе, но Пожарский отделывался разными выдумками и медлил. И только одна Агасья Марковна знала, почему медлит кремлевский начальник. Он начинал надеяться на очищение места воеводы.

В это же время в Шипиловой слободе, около Никольской церкви, в доме, который еще недавно продавался, но продажа которого расстроилась, происходило тоже что-то необычное. У домохозяина, по прозвищу Грох, даже ночью бывал всякий народ. Будь это в другом месте, в другом городе, при других властях, то, конечно, какой-нибудь начальник уже прислал бы сюда с полдюжины стрельцов наведаться, в чем дело, что за базар такой, что за толкотня. Но в Астрахани некому было обращать внимание на то, что в доме, где царила всегда тишина, вдруг толчется всякий люд, гулящий и подозрительный. Обыватели диву дались, а власти и не ведали.

Другая диковина тоже бросалась в глаза. Всегда мрачный и угрюмый Грох не был скучен, глаза его блестели, лицо румянилось, не раз за день улыбалось. Всякий бы в народе подумал: что за притча?

Носов уже не собирался покидать Астрахань. Нечто, чего он давно желал, так же как и полковник Пожарский, т. е. смутных дней, — начинало как бы сбываться. Не кто иной как Носов был тайным сочинителем и распространителем последнего слуха, хитрого и ловкого, об учугах. Ему пришло на ум, выдумать этот указ государя, который должен был поразить астраханцев в самое сердце.

То, что без причины назревало в Астрахани, усилилось под влиянием нового слуха об учугах и их продаже калмыцким ханам.

Как только Носов почуял, что в Астрахани заметно обрисовывается волнение, он стал все чаще выходить из дому, видаться со всяким народом и всякий люд принимать у себя.

Дня за три до Петрова дня в доме Носова, но не в подвале, как прежде, а на верху, в светлой горнице, собрались почти те же лица, что были у него однажды за несколько времени пред тем. У Носова сидели и беседовали Партанов, Барчуков, Колос и совершенно выздоровевший расстрига Костин. Но, помимо этих лиц, было еще человека два, три из стрельцов и из посадских, и один из них очень известный и уважаемый в городе стрелец Быков.

В то же время внизу, в подвале, сидел, укрываясь от властей в доме Гроха, его странный приятель, разбойник Шелудяк. Душегуб этот не сам явился в Астрахань и бросил свои дела у себя на дому, т. е. на большой дороге под Красноярском. Грох посылал за ним и вызвал его в город, дав знать, что в нем будет нужда.

Собеседники в доме Носова толковали все о том же, о слухах, о мудреных порядках, заводимых молодым царем, о трудном житье, о колебании умов и т. д. Но видно было, что некоторые из них, вновь сошедшиеся и познакомившиеся в доме Носова, еще стесняются, не доверяют вполне друг другу. Стрелец Быков, с замечательно суровым и упорным взглядом молчал больше всех, а между тем, казалось, что если бы стрелецкий десятский заговорил вдруг, то речь была бы покрепче всех других речей. Про него говорили в Астрахани, что у старого десятского только два слова, а вместо третьего уже бердыш идет в дело. Диковина заключалась только в том, что этот бердыш, долго верно служивший властям астраханским, теперь вдруг обернулся и готов был служить тем, кого рубил.

Старика десятского из стрелецкого войска сразило то, что случилось несколько лет тому назад на Москве, а теперь готовилось и в Астрахани — уничтожение стрелецкого войска. Сбрить бороду, надеть немецкий кафтан и из стрельца сделаться каким-то огородным чучелой, каким-то «ундером», как сказывали, Быков не мог. Оставаться хладнокровным зрителем и смириться старик тоже не мог.

И вот эти трудные времена, эти мудреные порядки привели старика-стрельца в дом Носова и заставили беседовать с разным народом, в числе которых был и пьяница-буян Лучка, и подозрительный посадский Колос, и другие, на которых стрелец давно привык коситься.

Единственное, на что стрелец еще не решался, это говорить при всех. С Носовым он быт откровенен, и речь его была действительно крепка, удивляла и восхищала Носова. Такой человек как стрелец Быков, в случае какого-нибудь народного действа, был бы дорогим человеком, был бы правою рукой того, кто все дело поведет. Даже более. Пожалуй, этот стрелец станет коноводом всего и сам заведет себе других в качестве правых рук. Носов видел уже в стрельце соперника.

Поздно вечером, когда все разошлись, Носов задержал только двух молодцов-приятелей и своего друга посадского, сказав кратко:

— Обождите вы и ты тоже, Колос. Надо нам перетолковать промеж себя. А ты, Костин, сходи-ка вниз да приведи сюда моего гостя, что сидит в подвале. Знаешь, в том самом, где когда-то вы трое, бежав из ямы, укрылись.

— А коли увидят его в окошко? — произнес расстрига.

— Кто увидит?

— Ну, хоть кто из кремлевских. Рыло-то Шелудяка всякая собака в городе знает.

— Небось, теперь уже спят все. Да мы от окошка-то подале сядем, — отозвался Носов.

Расстрига ушел за разбойником.

Колос, смущенный этим обывателем в доме друга, обратился к Носову с вопросом: