Свадебный бунт

— Ну, слушай, Грох. И ты, Степушка, слушай. Буду я вас спрашивать, вы отвечайте. А там я вам выкладу свое задуманное и затаенное. Дурно — дурнем назовите. Ладно — похвалите. Коли не годно, я опять буду мыслями раскидывать и, может, что другое надумаю умнее. А коли теперешнее годно, то, не откладывая дела и не покладая рук, возьмемся дружно и ахнем.

— Чего? На Бахчисарай поход и погром, что ль, надумал? — пошутил Носов.

— Нет, не на Бахчисарай, а на другой город, поближе Бахчисарая.

— Какой же такой?

— Астрахань.

— А-а… — странно произнес Носов.

Наступило молчание.

Носов глядел в глаза Партанова, и умный огневой взгляд посадского будто говорил: «Старо, брат, не новое надумал, Я вот давно думаю и разное надумываю. Да что толку-то! Теперь вот что-то есть, само назрело… Да гляди — ничего опять не будет».

— Что же ты надумал? — спросил Носов, опустив глаза в пол.

— Как смутить город и душу в смуте отвести, — мрачно и таким глухим голосом произнес Партанов… что даже Барчуков пристальнее глянул на приятеля, чтобы убедиться, Лучка ли это таким голосом заговорил вдруг.

— Сказывай! Послушаем! — однозвучно и не подымая глаз, проговорил Носов, но в голосе его зазвенело что-то… Будто на душе буря поднялась, а он сдавил, стиснул ее в себе и затушил.

— Может быть смута народная у нас, в Астрахани, аль нет? Я спрашиваю. Ты отвечай! — сказал Лучка.

— Может. Бывали. И не раз бывали.

— От каких причин.

— От всяких. Не стерпя обид властительских, поднимался люд… А то раз было за царевну Софью Алексеевну стоять собрались. А то раз за веру старую… Да это все… глазам отвод был.

— А? Глазам отвод… Вот я тоже тебе и мыслил сказать. Зачиналось дело ради Маланьи, а кончилось об аладьях. Становились за веру истинную, а ставши, то бишь ахнувши на утеснителей, ради сей веры, храмы Божьи до прежде всего разграбляли, благо там ризы и рухлядь серебряная завсегда водится. Так говорю?

— Так.

— Стало быть, отвод глазам нужен или колено какое, финт. Надумай, что только позабористее да похитрее. Зацепку дай, чтобы начать.

— Да, если заручиться чем, эдаким. Вестимо. Я помню прошлый бунт. Совсем было, со стороны глядя, несообразица, а там…

— И я его помню, Грох. А ты вот слушай. Есть у тебя молодцы, что ахнут первые, только бы им эту заручку выискать да в руки дать?.. Есть такие?

— Есть.

— Много ль?

Носов молчал, потом вздохнул и выговорил:

— Полтораста наберется.

— Немного, Грох.

— Захочу — триста будет. Коли дело верное, т. е. заручка крепкая, то за триста я отвечаю. Да стрелец Быков ответит за сотни две, да Шелудяк приведет из-под Красноярска с две дюжины таких молодцев, что одни весь кремль разнесут в один день.

— Ладно. Да вот мы с Барчуковым двести человек или хоть сотню найдем и приведем.

— Я?.. — удивился Барчуков. — Откуда?

— А из ямы… Только отопри двери, сами выполохнут на свет Божий погулять.

— Да без них николи и не обходится, без острожных, — заметил Носов. — Все это так, но все это сто разов мы выкладывали и из пустого в порожнее переливали. А вот ты самую суть-то поведай.

— А суть самая… Вот. Я надумал финт. Я пущу в народе слух, вы поможете, тоже пустите его же, третьи тоже — все его же…

— Ну? — удивился Носов.

— Ну, и смутим народ.

— Да что ты ошалел, что ль! — грозно выпрямляясь, выговорил Носов.

— Погоди Грох… Я ведь не совсем дурак. Ты думаешь на этом и конец?

— Ну?!

— Так я не дурак. Мало ль слухов было и будет в Астрахани. А я такой слух надумал пустить, чтобы всякий человек, коему этот слух ближе рубахи, да в виде указа царского добраться в скорости должен, чтобы тот человек не медля действовать в свое спасение начал. Понял ты? Во свое спасение. Не обжидая, верно ли, нет ли сказывают в городе. Ну, вот и смута будет. А ты пользуйся. Заручка есть, и вали!

— Скажи, Лучка. Ты махонький, что ли! Ну, вот я, каюсь тебе, я распустил про учуги, что их велят отобрать и продавать ханам калмыцким. Много мутились и не одни ватажники! А вышло что?

— А что же выйти могло? Умница ты, Грох, а недоумок, стало быть. Что ж было ватажникам делать? Самим, что ли, учуги скорее калмыкам продавать?

— Верно! — отозвался Носов. — Ну, а брадобритье, платье немецкое?

— Да все то же. Мутились, но ждали, не самим же бриться тотчас, не дождавшись указу.

— Да, но обрились-то многие… Не одни власти да знатные люди, — обрились всякие малодушные люди, ради опаски… Мы вот посадские да купцы только в стороне остались. Шумели дворяне, а обрились…

— Ну, а мой слух таков, что, как его кто прослышит, то тут же надурит. Смута и бунт. А ты пользуйся. А надумал я его ради вот друга приятеля! — показал Лучка на Барчукова. — Пуще всего ему помочь…

— Какой слух? — спросили оба, удивляясь.

— Нет, покуда не скажу. Еще дай облюбовать да поузластее завязать и запутать узлы то… Чтобы мертвые узлы были.

— Ладно. Когда же скажешь? — спросил Носов.

— Через три дня. А ты покуда слушай моего сказу, будь милостив. Не порти дело.

— Сказывай.

— Бери кабаки у жида.

— Чего-о? Че-го? — вскрикнул Носов.