Свадебный бунт

Приятель Лучки тоже был деятелен. Занятий было немало. Гроднер переуступал все свои права, все свое торговое дело посадскому Носову. Надо было исполнить несколько формальностей, надо было побывать в разных избах — приказной, судной и других. Раз двадцать пришлось побывать у разных поддьяков и повытчиков. Все это приходилось пройти не ради необходимости и не ради дела, а для того, чтобы всякая из властительных пиявок могла, в свой черед, пососать немножко, если не крови, то мошну обеих сторон, сорвать несколько грошей, алтын, а то и гривен то с еврея, то с посадского.

Через несколько дней хлопот, Осип Осипович, довольный и счастливый, собрав почти все деньги с своих должников, выехал из Астрахани. Но он не был на столько наивен, чтобы ехать через степи на Царицын, или на Саратов с карманом переполненным деньгами. Еврей предпочел сесть на небольшой купеческий корабль и двинуться в Персию. Путь через Тегеран в Польшу был не совсем кратчайшим путем, но жид расчел, что лучше пространствовать целый год, чтобы добраться до родины неограбленным и неубитым.

Яков Носов, сделавшись вдруг владельцем полуторы дюжины городских кабаков, взяв на себя разные счеты и даже долги некоторых должников еврея, ходил не такой мрачный, как всегда, но сильно озабоченный. Он поставил ребром если не последний грош, то большую долю своего состояния. Прежде он хотел бросить Астрахань и уходить со всей семьей, но и при деньгах. Теперь же целое громадное здание, но построенное на песке, т. е. мечты о смуте народной, среди которой он достигнет давно желанной и глубоко затаенной цели, легко могло рухнуть. Гроху пришлось бы бежать из города и идти по миру с сумой или того хуже — садиться нищим в яму, без возможности подкупить своих судей и палачей. Носову, однако, не жаль было ни капли себя самого.

— Годик пожить, покататься, как сыр в масле, и помереть, — думал он, — чем век вековать в своем невзрачном шестке, как сверчку какому.

Носову было жаль жены и детей. Он чувствовал, что жертвует ими ради своего странного честолюбия. Но дело было сделано. Носов был хозяином лучших кабаков города, а Барчуков его главным надсмотрщиком и приказчиком.

Несмотря на то, что запасы вина, сбитня и татарской бузы были довольно большие у еврея, Носов с Барчуковым хлопотали и закупали все вино, которое могли найти. Буза варилась на дворе Носова.

— Взялся за гуж, не говори, что не дюж, — мрачно повторял Носов. — Или пропаду, или потрафится дело, так что я все свое верну с государевой казны.

Еще раз собрались на совет к Носову согласники и снова перетолковывали, что каждому делать в случае какого-либо колебания в городе. Конечно, большинство из согласников, в том числе стрелец Быков, расстрига Костин и даже приятель Гроха, посадский Колос, не знали всего, что подготовили приятели и коноводы — Грох, Барчуков и Лучка.

Они не подозревали, что Лучка — главный сочинитель будущего колебания умов. Они удивлялись несказанно, что Носов, еще недавно собиравшийся покидать Астрахань, вдруг взялся за такое неверное и для него неподходящее дело: торговать вином в кабаках. До них достиг слух, что Носов скупает повсюду вино, платя дороже настоящей цены, и многие дивились и решали, что Грох, должно быть, совсем не такой умница, как прежде полагалось.

Сойдясь, однажды, поздно вечером, три согласника — Лучка, Грох и Барчуков, долго совещались. Лучка подробно передал приятелям задуманный им финт и все, что они должны делать, каждый с своей стороны.

— Неглупо, малый! Очень даже не глупо! Ловко надумано! — говорил Носов, оживившись и весело. — Да ничего вперед не узнаешь. Бывает клюет рыба в воде зря, только успевай таскать, а бывает, просидишь трое суток и даже травы никакой не вытащишь.

— Все дело в том, как взяться, — отвечал Лучка, — да как орудовать. Ты вот взгляни, что я буду творить. Что ни слово скажу, что ни рукой махну, — будет как в сказке. Ты будешь только рот разевать. Вот тебе Бог! Я не хвастун и не болтун, ты знаешь, Грох. А я отсюда вижу, как все наладится и какое происхождение всего будет. Ведь у меня в уговоре даже девки: вот его нареченная Варвара Ананьева, да все дочери Сковородихи. Я уже и у Ананьева, и у стрельчихи приятель, со всеми перетолковал, с каждым врозь. Да еще у меня есть одна лихая баба, по прозвищу Тють.

— Знаю ее, — рассмеялся Носов. — Гулящая, а умница…

— Ну, вот эта Тють обещает мне таких делов наделать в толпе, что чертям в аду завидно станет.

— Бабы всякому делу помеха, — произнес, помолчав, Носов.

— Нет, Грох, в каком деле, а в моем финте в бабе-то вся сила. Без нее и финт мой ни на что негоден. Только одно скажу, надо нам вот… Хоть вот нам троим зарок дать, а не то клятву дать.

— Какую?

— А такую, страшнеющую перед Господом Богом поклясться именем его святым — вот что!

— Да в чем поклясться-то? — вступился Барчуков.

— А в том, Степушка, чтобы не жалеть себя. Так прямо скажу, даже клятву дать на смерть идти. Тогда дело выгорит, а будем беречься мы, ничего не наладится.

— Спасибо за это слово, — проговорил Грох. — Ты мои слова сказал. Это мои мысли.