Свадебный бунт

Носов поднялся, взял скамейку, перенес ее в угол, влез и сцепил со стены большой образ Богоматери Неопалимой Купины.

Молчаливо, тихо, с тревожно воодушевленным лицом и даже тяжело переводя дыхание, посадский Носов поставил образ на стол, прислонив его к ларцу, в котором Барчуков приносил ему ежедневно выручку.

— Вот, православные, — проговорил Носов, обращаясь к двум приятелям, — вот глядите…

Голос Носова оборвался. Внутреннее волнение не давала ему говорить. Видно было, что посадский много думал о том, на что решается, и хорошо знает, зачем и на какое дело идет теперь, хорошо видит и заранее будто переживает все то, чем это дело может кончиться.

— Становись, братцы, на колени, помолимся.

И все трое опустились на землю перед иконой. Лицо Лучки оживилось, он стал креститься радостно, чуть не весело, Барчуков, наоборот, смутился, вспыхнул, глаза его стали влажны.

Грох первый поднялся на ноги и произнес.

— Даю я клятву перед сим образом Пречистой Матери Господней, не жалеючи себя, пострадать за веру православную, порядки дедовы и не жалеть гонителей и утеснителей земли православной. Сносить мне мою голову только в случае, если она сама на плечах останется, а я ее уберегать не стану.

Носов троекратно приложился к иконе и отошел. Лицо его стало бледнее.

— А моя клятва, — проговорил Партанов, — тоже не жалеть себя. Моя жизнь алтына не стоит и ничего у меня нет. Только молю Бога, чтобы убили, казнили, а не замучивали на дыбе.

Партанов приложился к образу и обернулся к Барчукову.

— Тебе, Степушка, пуще всего мудрена сия клятва. У тебя сердце хорошее, да духу мало. А помысел о зазнобе, о своей любушке, совсем из тебя дух этот вышибает. Так вспомни ты теперь мои слова: пойдешь ты, не жалеючи себя, на самую смерть, то можешь добиться всего тобой желанного. Будет Ананьева твоей женой, будешь ты ватажник богатый и знатный. А станешь ты торговаться со страхами разными, прощения у всякого пугалы просить, то головы своей все-таки не сносишь иль попадешь опять в яму и в каторгу. А Варюша твоя либо утопится, либо еще того хуже для тебя — обвенчается с каким ни на есть астраханцем и заживет, припеваючи да детей наживаючи. А ты вот как, парень: поклянись достать Варюшу или помереть. Поклянись, что коли надо две дюжины человек задушить, зарубить, всего себя человечьей кровью выпачкать, да любушку свою руками схватить, то и на эдакое ты готов.

Партанов замолчал и пристально смотрел в лицо Барчукову. Московский стрелецкий сын слушал приятеля внимательно, лицо его изменилось, дыхание стало тяжелее, в нем совершалась какая-то едва видимая борьба. Носов, глядя на парня, только теперь понял, что для Барчукова была всех нужнее клятва и целование иконы. Он только будто теперь уразумел все и готовился с душевною тревогой на то, к чему они двое с Лучкой были и прежде готовы.

— А обойдется твое дело без кровопролития — и слава Богу! Тебе же лучше! — прибавил Лучка, как бы успокоивая друга.

— Да, — глухо произнес Барчуков. Да, — прибавил он крепче. Да, Лучка, верно сказываешь, верно, родимый! — и Барчуков нервно перекрестился. Каюсь, смущался я, бросался я мыслями из стороны в сторону, то к вам, то подале от вас, с разными страхами торговался, как ты сказываешь, ну, а теперь конец. Вестимо! Мне на этом свете с Варюшей быть, а коли без нее, то лучше на том свете. И отвоюю я ее, братцы, увидите как лихо! Собаки не тронул по сю пору, а теперь на всякое убивство пойду и в том клятву даю.

Барчуков перекрестился и вздрагивающими губами приложился к иконе.

— Ну, вот! — произнес Грох и оживился. Доброе дело, — прибавил он, — авось Матерь Божия нас и помилует. Только вот что, ребята. Я всякие приметы примечаю. Так за всю жизнь мою поступал. Приключилось нам клятву давать на образе Неопалимой Купины. Так вот что. Пообещаемся ради сего, что всяческое будем творить, а поджигать ради грабежа не будем и жечь никому не дадим. Чтобы нигде не загоралось в Астрахани! И без пожаров все потрафится, коли на то воля Божья. А зажжем — накажи нас люто Матерь Божья!!

Грох снова приложился к иконе.

Через несколько минут хозяин уже был один и нацеплял образ на место. Лучка и Барчуков разошлись по домам взволнованные: Партанов — тревожно веселый, а его приятель — смущенный. Барчуков мысленно молился и надеялся, что, благодаря ловко задуманному финту, все дело его, т. е. женитьба на Варюше, обойдется и «так», без преступления.

XXV

Прошло несколько дней. Благодаря июльским жарам и раскаленной окрестности от палящего солнца, в городе было тише обыкновенного. Большинство обывателей вылезало из домов только в сумерки. Одна необходимость заставляла людей двигаться среди дня в городе, как в кремле, так и на разных слободах. Только в инородческой слободе, где проживали хивинцы, бухарцы и всякие азиаты, бывало движение как зауряд. Видно, азиатам жарища и духота были нипочем. Они хвастались, что у них на родной стороне разве эдак солнце-то печет и жарит. Птица, сказывали, на лету жареная падает, — коли подходящая, так прямо в рот клади.